Истории с географией из родословной телерадиосвязи

В советское время об истории радио говорилось больше, чем об истории телеграфа, телефона и телевидения, вместе взятых. Особенно громко говорилось о том, что нехорошие западные люди хотят отнять славу у подлинного изобретателя радио — российского патриота Александра Попова — и передать ее Гульельмо Маркони — итальянскому космополиту. Да и сам этот Маркони, как говорилось, — хорош гусь, умудрился заполучить в Англии патент и наловчился извлекать прибыль из прогресса науки, прежде всего в Америке.

Вникать в логику советской пропаганды скучно. А в чувство национальной гордости и вникать нечего, оно цветет и пахнет, не ведая стыда, на всех меридианах и параллелях и при всех политических системах. Вопрос только в том, чем гордиться.

В данном случае, если предметом гордости выбрать первый радиоприемник, а точнее, «устройство, принимающее электрические сигналы на большом расстоянии, без проводов», то давно и прочно — и даже на самом дальнем Западе — признан факт, что такой радиоприемник первым сделал и продемонстрировал 7 мая 1895 года замечательный российский физик и радиотехник Александр Степанович Попов (1859-1906).

Если же спросить, кто больше всех сделал для того, чтобы радиосвязь — или, на языке того времени, беспроволочная телеграфия — вошла в реальную повседневную жизнь, то ответ будет столь же определенным: замечательный итальянский радиотехник и предприниматель Гульельмо Маркони (1874-1937), который в 1896 году подал заявку на Британский патент, в 1897 получил его и тут же основал акционерное общество «Беспроволочный Телеграф и Сигнализация».

Изобретение радиотелеграфа происходило в столь плотном соединении с развитием физики электромагнетизма, что невозможно поставить дату рождения в каком-то абсолютном смысле и назвать одного-единственного «отца радио».

Если бы о таком «отцовстве» спросили самого Попова, то он, вероятно, ответил бы текстом самой первой своей радиограммы. Текст очень короткий: «ГЕНРИХ ГЕРЦ» — имя физика, эксперименты которого Попов считал основополагающими для своих изысканий. Германский физик Герц на опыте подтвердил теорию британского физика Максвелла о том, что электромагнитные колебания могут путешествовать без проводов. Попов также указал бы на важность для его работ особого устройства — «когерера», изобретенного французом Бранли и усовершенствованного англичанином Лоджем. Если еще добавить, что радиограмма Попова передавалась азбукой американца Морзе, то коллективность научно-технического развития станет очевидной.

Если же об «отце радио» спросили бы Маркони, он, вполне возможно, и согласился бы принять этот титул. И не только потому, что был весьма в себе уверен. Он с самого начала по-отцовски смотрел на дитя науки — электромагнитные сигналы, видел большое будущее этого младенца в жизни людей и целеустремленно растил его, чтобы вывести в люди.

Многое зависит от того, как смотреть на явление и какое применение ему усматривать. Практическое значение «лучей Герца» и «когерера Лоджа» увидели Попов и Маркони, но очень по-разному отнеслись к своим видениям.

Попов нашел первое применение своему радиоприемнику в роли «грозоотметчика», возложив на грозовые молнии роль радиопередатчика. А в ожидании, пока научатся делать искусственные радиопередатчики той же силы, занялся тогда только что открытыми рентгеновскими лучами. Когда же он вернулся к работе над радиотелеграфом, то довольствовался ничтожными средствами на нее, которые удавалось выпросить у начальства. При этом продолжал вести преподавательскую работу.

Маркони же с самого начала целиком сосредоточился на задаче радиотелеграфии. Убедившись, что в своей родной — но весьма отсталой — Италии его цель не встречает сочувствия, он отправился в технически передовую Англию и там сумел заручиться поддержкой в главном почтовом ведомстве страны. О том, какие обстоятельства способствовали 22-летнему иностранцу, рассказано в других книгах. Главное, ему помогало то, что свой изобретательский талант он подчинил своему предпринимательскому гению.

Настоящему предпринимателю, как хорошему танцору, все помогает. Маркони помогло даже то, что — не получив формального высшего образования — он относился к теоретикам без лишнего почтения. Когда он поставил задачу — передавать радиосигналы между Англией и Америкой, через тысячи километров Атлантического океана, знатоки науки смотрели на него как на невежду. По представлениям тогдашней науки, радиоволны не могли проникать за тот огромный бугор, который образует округлая форма Земли, а пределы прямой видимости ограничиваются лишь сотнями километров. Тем не менее Маркони уговорил акционеров выделить на трансатлантический эксперимент очень крупную сумму. То, что он оказался прав, — скорее, не его заслуга, а его везение, никто не мог тогда предположить, что верхний слой атмосферы Земли отражает радиоволны. Но то, что 27-летний Маркони сумел убедить своих компаньонов пойти на такой риск, ясно говорит о его предпринимательском даре.

Под стать был и следующий успех — одним из первых абонентов нового вида связи стал президент США Теодор Рузвельт. 19 января 1903 года радиотелеграф Маркони отстукал приветствие президента США английскому королю Эдуарду VII и добрые пожелания народам Британской империи, «воспользовавшись чудесным триумфом научного исследования и изобретательности, который был достигнут в совершенствовании системы беспроволочной телеграфии», как выразился президент и как дружно подхватили газеты. После такой рекламы радиотелеграммы стали называть маркони-граммами. Первым делом они служили для связи с океанскими кораблями, заменив почтовых голубей. На счету радиотелеграфа очень скоро оказались тысячи спасенных в кораблекрушениях, включая сотни пассажиров «Титаника».

Радиосвязь, рожденная мировой наукой и международным предпринимательством, стала инструментом, доступным всем странам, включая Россию и Италию.

Маркони поставил науку на службу бизнесу, но одновременно своим бизнесом служил науке. В 1909 году он получил Нобелевскую премию по физике (разделив ее с профессором Страсбургского университета Ф. Брауном). А став в 1930 году президентом Итальянской академии наук, Маркони особо опекал самые передовые области исследования. В частности, под его эгидой в Риме в 1931 году прошел Первый международный конгресс по ядерной физике (тогда — совершенно чистой науке о строении материи).

В проведении этого конгресса случилась неувязка, которая напомнила Маркони о родине его первого потенциального конкурента — Попова.

Одним из главных докладчиков предполагался российский — и уже мировой — физик Георгий Гамов (1904-1968). Маркони направил ему личное приглашение. Большая честь для молодого физика и, казалось бы, для его родины. Но советская родина не пустила Гамова на конгресс — уже начала строиться Великая советская стена, отделившая Россию от остального мира на долгие полвека. У Гамова хватило предприимчивости, чтобы через два года перебраться через эту — еще не достроенную — стену. Он стал «невозвращенцем» потому, что Советская Россия смотрела на своих граждан в старых традициях крепостного права, а вовсе не так, как, скажем, Италия — с национальной гордостью — смотрела на Маркони.

Суровый факт истории — крепостная неволя не способствует научно-технической предприимчивости.

То, что в изобретении проводного и беспроводного общения отличились итальянцы, может породить легкую мысль: итальянцы — народ общительный, так кому ж, как не им? Равно легкомысленный и русофобский — вывод можно сделать из нелегкой судьбы изобретения А.С. Попова, — что российское происхождение не способствует деловому успеху.

Оба эти вывода разом опровергаются историей изобретения телевизора. Итальянское общение, как известно, немыслимо без жестикуляции, которую надо видеть, но среди отцов-основателей телевидения итальянцев нет. А титул «отца американского телевидения» принадлежит уроженцу России. Кому именно, единогласия нет — этим званием одни украшают изобретателя Владимира Зворыкина (1889-1982), другие — предпринимателя Давида Сарнова (1891-1971), но оба они — «наши», и благодаря их совместным усилиям началось американское телевидение.

Россию они покинули при разных обстоятельствах, но, разумеется, не от хорошей жизни. Девятилетнего Давида Сарнова из царской России увезли в 1900 году родители — увезли от погромов, черты оседлости и процентной нормы. А тридцатилетний Владимир Кузьмич Зворыкин выбирался из советской России 1919 года сам, у сына муромского купца, офицера царской армии для этого были причины и помимо самосохранения. Зворыкин, получивший отличное радиоинженерное образование в Петербургском технологическом институте, стремился заняться делом, им уже владела идея «дальновидения».

В США он доработал эту идею до конкретной конструкции и в 1923 году подал заявку на первый в истории патент электронного телевидения. К его разочарованию, электротехническая фирма, в которой он тогда работал, не заинтересовалась его идеей — чтобы разглядеть в неказистом зародыше его будущие возможности, нужен глаз по-настоящему смелого и крупного предпринимателя, знающего толк в том, как развивается радиотехника.

Таким был Сарнов. Он сделал карьеру в компании Маркони от рядового радиотелеграфиста до генерального менеджера. На его счету уже было превращение радио из средства связи в средство массовой информации и массы удовольствий. Разумеется, у превращения телеграфной морзянки в музыку и речь были свои радиотехнические отцы-изобретатели, но чтобы радиотехническая идея овладела массами, нужен был изобретательный предприниматель.

Со Зворыкиным Сарнов познакомился в очень тяжелое для американского бизнеса время — в разгар Великой депрессии, однако для предпринимателя лучшее средство от всякой депрессии — новый проект. Сарнов спросил у Зворыкина, во сколько может обойтись разработка телевизионной аппаратуры. Тот назвал 100 тысяч долларов (более миллиона по-нынешнему). Для Сарнова, президента Радиокорпорации Америки (RCA), это были не особенно большие деньги, и он предоставил Зворыкину возможность изобретательской работы.

Результат изобретательства непросто зависит от условий. Великий Ньютон говорил, что видел дальше других лишь потому, что стоял на плечах своих предшественников. В технике коллективность усилий еще важнее. Одна голова хорошо, две лучше, но еще лучше три. Свидетельство этому — третий кандидат на звание «отца американского телевидения» Файло Фарнсворт (1906-1971), стопроцентный американец. Или даже двухсотпроцентный, поскольку он происходил из мормонов — самой американской из всех церквей. Впрочем, человек дела Сарнов смотрел не на анкетные данные — главное, чтобы дело было сделано как можно лучше и скорее. Узнав, что некоторые элементы телевизионной аппаратуры у Фарнсворта работают лучше, чем у Зворыкина, Сарнов предложил Фарнсворту миллион (нынешних) долларов за его телевизионные изобретения и предложил ему работу в RCA.

Как пишут биографы, Фарнсворт решительно отказался от оскорбительно малого вознаграждения и взялся сам разработать рабочую версию телевидения и реализовать ее коммерчески. Биографы не объясняют, что оскорбительного было в миллионе долларов за патенты плюс работа в лучшей радиолаборатории мира. Сарнов же мог исходить из тех условий, что предложил Зворыкину. Но, конечно, стопроцентный американец Фарнсворт имел полное право решать сам, продавать ли ему свой патент и за сколько.

Это его право обеспечивалось американской конституцией, которая еще в 1787 году снабдила конгресс властью способствовать развитию науки тем, чтобы давать изобретателям исключительное право на их изобретения на ограниченное время (в США — на 17 лет).

Смысл патентного права ярко выразил американский президент, который воссоединил Соединенные Штаты и освободил их от рабства, и единственный президент США, который сам получил патент на изобретение (в области судоходства). Авраам Линкольн сказал, что «патентная система добавляет топливо выгоды в пламя гения», и назвал патентное право одним из трех важнейших открытий в мировой истории наряду с открытием Америки и изобретением книгопечатания. Это он сказал в 1858 году, за четыре десятилетия до изобретений Попова и Маркони.

Когда Фарнсворт отказался уступить свои патентные права Радиокорпорации Америки и решил, что сам доведет свои изобретения до потребительского уровня, он переоценил свои предпринимательские силы и недооценил перемены, происшедшие в мире передовой техники со времен Белла. Пропорционально роли новой техники в экономической жизни возникли мощные исследовательские центры при крупнейших компаниях с солидной финансовой поддержкой, первоклассным оборудованием и инженерно-техническим персоналом. И лаборатория RCA была одной из лучших. Соревноваться с ней изобретатель мог бы только в том случае, если бы у него был еще и гений предпринимателя. У Файло Фарнсворта такого гения не было, и он — после нескольких лет отчаянных усилий — проиграл. Он был вынужден уступить свои патентные права, хотя и за большие деньги, но борьба фактически его сломала.

Несчастливая судьба американского изобретателя привлекает с недавних пор большое внимание; за два года вышло четыре книги, авторы которых страстно доказывают, что именно Фарнсворт — истинный отец телевидения. Однако никто не покушается на исторический факт, что систему телевидения довели до готовности и выпустили на рынок в RCA под руководством Владимира Зворыкина и под опекой Давида Сарнова.

Так кто же все-таки отец телевидения? Согласно Британской энциклопедии — Зворыкин. Чтобы, не ставя под сомнение уважаемый источник, отразить полную историческую картину и вместе с тем дополнить чрезмерно мужскую метафору, назовем Сарнова… «матерью телевидения». Ведь выносил и вскормил телевизионную технику именно он — на разработку телевидения RCA затратила 50 миллионов долларов. А ДНК-анализ на отцовство предоставим историкам техники и патентного дела.

Продолжая в том же тоне, извлечем простой урок из кратко изложенных историй вхождения телекоммуникаций в жизнь: для рождения ребенка требуются оба родителя, требуется соединение двух талантов — изобретательского и предпринимательского.

Зворыкин больше всего хотел заниматься тем, что лучше всего умел, — радиоизобретательством, и он с легким сердцем предоставил Сарнову заниматься тем, что тот умел лучше всего, — извлекать из радиоизобретений максимальную прибыль. А взамен Зворыкин получил от Сарнова хорошую зарплату и еще лучшие условия работы.

В старое советское время Сарнова назвали бы бездушным бизнесменом, хотя фактически речь идет о профессионализме. Он занимался своей профессией с того же рода «бездушностью», с какой радиоконструктор занимается радиотехникой, а поэт — поэзией. Сарнову было не все равно, что происходило за пределами его предпринимательства, и он, в частности, как все порядочные бизнесмены, участвовал в филантропии, но это — вне профессии, и тем больше он мог уделять филантропии, чем успешнее был профессионально. Другой вопрос, что в советском обществе не было профессии предпринимателя.

Талант предпринимателя — столь же особый дар, как и таланты инженера, физика или кулинара, и столь же необъясним. Способность увидеть новую возможность, неуемная энергия и целеустремленная трудоспособность в ее реализации, привлекая других людей в соратники, союзники, благожелатели. И психологическая устойчивость к неуспеху — способность даже в неудаче искать новую точку опоры.

Как кулинарный талант не обязан сочетаться с литературным, так и талант предпринимателя не обязан сочетаться с другими свойствами личности, в том числе и моральными. Все как у людей — есть честные и есть не очень.

Если рождается талант лишь по воле Божьей, то расцвет таланта и его погибель — в людских силах и зависит от общественного устройства. К примеру, в более здоровом обществе моральные устои предпринимателя в большей степени помогают ему достичь делового успеха.

Сколько предпринимательских талантов родится на душу населения, можно оценить по обществу, в котором свободное предпринимательство давно стало основой экономической жизни.

В США, округленно, из 150 миллионов трудящихся около 20 миллионов предпринимателей, или один из семи. Здесь «предприниматель» понимается в самом общем смысле — тот, кто не получает зарплату и обеспечивает свой доход самостоятельно, — сам-себе-начальник. Из этих 20 миллионов три четверти — начальники лишь себе самому, и четверть — 5 миллионов, или один из тридцати — еще и работодатели, то есть платят зарплату хотя бы одному наемному работнику.

Так что если из семи ваших бывших одноклассников не получилось ни одного предпринимателя, очень может быть, что вам следует себя спросить, не стать ли первым. Если же все ваши одноклассники живут на зарплаты, возможно, вам по силам стать и работодателем.

В советско-русском языке само слово «предприниматель» звучало осуждающе. Предпринимательство было наказуемо в советском правовом пространстве, и поэтому от советского времени России осталось, помимо полезных ископаемых, еще одно богатство — предпринимательские таланты. Своего рода полезные закопаемые, поскольку в советской экономике эти таланты были закопаны. Закопаны какой где — в науке и технике, в госпартноменклатуре, в карьеризме, в теневой — криминальной — экономике.

С тех пор как в России предпринимательство стало законной профессией, эти таланты стали сами выкапываться из-под земли. У каждого крупного предпринимателя своя биография и своя легенда о том, как он из чистильщика обуви или простого научного сотрудника стал миллионером. Почти все успешные «новые русские» — молодые люди, вовсю занятые своим бизнесом. Потому и трудно принимать на веру их автобиографические высказывания, как и «независимые» биографические расследования журналистов, — слишком важную роль пиар — и черный и отбеливающий — играет в самом бизнесе. А чтобы оценить независимость и точность расследования, потребуется еще одно независимое расследование.

Случай Дмитрия Зимина особ в нескольких отношениях. Во-первых, он уже вышел из бизнеса. Во-вторых, он сильно опередил большинство российских предпринимателей по возрасту, и значит, его пример особенно поучителен. Если он с его грузом лет и жизненных привычек советского времени сумел освоить новый — хорошо забытый старый — образ жизни, то почему это не под силу другим?! Именно так он и думает, отказываясь погружаться в пространные рассуждения об особой ментальности русского народа и его непростой истории. На его взгляд, это не имеет отношения к делу. У каждого народа своя непростая история, но если у человека не хватает здравого смысла, чтобы из сравнения разных историй извлечь урок, как народы богатеют, то, значит, в голове этого человека просто много дури. И если в Финляндии на душу населения производится продуктов в пять раз больше, чем в России, а оплата труда в тридцать раз больше, то, значит, в голове у среднего россиянина дури гораздо больше, чем у среднего финна, — от 5 до 30 раз. И это вывод оптимистичный — историю народа не изменишь, а избавиться от дури в собственной голове каждому по силам. Тем более в наше время, когда столько возможностей узнать, как люди живут и работают в других странах.

К столь категоричному суждению легко придираться. Но придираться не хочется, когда знаешь, как избавляются от дури дети разных народов в одной заморской стране. В США ежегодно прибывает полтора миллиона эмигрантов из разных стран, каждый со своей «дурью» относительно того, как работать и как зарабатывать на жизнь. Прибывая с дурью российской, югославской, камбоджийской, марокканской или какой другой, средний эмигрант уже через пять лет догоняет среднего американца по всем экономическим статьям, включая и предпринимательскую, а затем и перегоняет. При этом вне экономики эмигрант долго сохраняет свои культурные привычки: читает на родном языке, ест родную еду, отмечает родные праздники. В США с их людским разнообразием — этническим, религиозным, расовым, главный общий объединяющий фактор — трудовая этика. Это довольно простые вещи, вроде того, что размер зарплаты наемного работника устанавливается индивидуально по соглашению с работодателем и не обсуждается с другими сотрудниками и что трудовое соглашение пунктуально выполняется. Неписаные законы трудовой этики сходятся с обычным здравым смыслом там, где законы писаные стоят на страже прав человека — как наемного работника, так и предпринимателя.

Это, похоже, и питает «антидурной» оптимизм Зимина, крепко настоянный, однако, на его собственном жизненном опыте. В личном опыте и деле. У каждого нового американского эмигранта, делающего первые трудовые шаги в новой стране, и справа, и слева люди, уже знающие, что почем и как делается в обществе давнего свободного предпринимательства, — есть у кого учиться на живых примерах. А если справа и слева люди, готовые терпеливо ждать, когда им дадут «задержанную» зарплату? В такой ситуации нужны и смелость, и предприимчивость, чтобы выйти из шеренги, чтобы изменить свою трудовую жизнь. То есть опять-таки речь идет о таланте предпринимателя. А если Зимин не видит здесь проблемы, то лишь потому, что у него этот талант имеется.

Геннадий Горелик