Четвертинка электрона
На состоявшейся недавно в американском городе Миннеаполисе конференции по квантовым жидкостям и твердым телам произошла небольшая сенсация. Сообщение молодого британского физика Хэмфри Мариса настолько заинтересовало участников и вызвало такую бурную дискуссию, что организаторы посвятили его обсуждению дополнительную сессию, в которой приняли участие свыше ста человек. В течение двух часов они пытались найти ошибку в рассуждениях Мариса и, не найдя ее, разошлись в твердом убеждении, что она непременно должна где-то таиться, ибо безумная идея докладчика никак не может быть верна. «Этого не может быть, потому что этого не может быть никогда», — как говаривали в старину. «Этим» было высказанное Марисом утверждение о возможности расщепления электрона.
Неделимость электрона — одна из основ современной квантовой теории. «Мысль о возможности расщепления электрона на более мелкие заряженные частицы, — говорят теоретики, — абсолютно несовместима с квантовой теорией вообще и квантовой электродинамикой, в частности». Добавим: а также с физикой высоких энергий. Все эксперименты по столкновению частиц в ускорителях неизменно подтверждают центральное представление физики о том, что электрон — точечная частица, не имеющая внутренней структуры. Этот факт остается незыблемым вплоть до самых высоких достигнутых сегодня в эксперименте энергий. Тем не менее теперь налицо и другой факт: Марис не только утверждает, что электрон можно разделить на половинки и четвертушки, он заявляет, что это уже было сделано в тридцатилетней давности эксперименте, авторы которого сами не поняли, что они сделали (а потому не смогли тогда объяснить свои результаты).
И, как уже сказано выше, коллеги Мариса не смогли (и до сих пор не могут) найти изъян в его рассуждениях. Рассуждения эти таковы. В жидком гелии, то есть в гелии, охлажденном до сверхнизких температур (это именно та область физики, которой Марис занимается как экспериментатор), электроны могут существовать автономно и независимо от атомов. Если впрыснуть в жидкий гелий электроны снаружи, они постепенно замедляются там в результате столкновений и в конце концов практически останавливаются. Они, однако, не присоединяются затем к атомам гелия, потому что у каждого такого атома уже есть два своих электрона, а квантовые законы запрещают ситуации, когда в одном состоянии находится более двух электронов. Поэтому добавочным электронам приходится размещаться между атомами. Для этого они должны расчистить себе некоторое пространство, образовать некий «пузырек» — так называемый электронный пузырек. Чтобы расчистить этот участок пространства для себя, они должны немного раздвинуть окружающие атомы. Это не всегда возможно: если атомы связаны друг с другом сильными межатомными связями («ван-дер-ваальсовыми»), энергии электрона на это не хватит. В гелии при сверхнизких температурах ее хватает, и экспериментаторы вкупе с теоретиками давно уже установили, что впрыснутые электроны образуют в нем «электронные пузырьки» диаметром примерно 38 ангстремов, для чего смещают из нормальных положений около 700 атомов гелия. Каждый такой «пузырек» занят одним электроном, который по законам все той же квантовой механики может находиться там в «квантованных» (дискретных) энергетических состояниях.
Состояние электронов описывается в квантовой теории так называемой волновой функцией, что отражает присущие этим частицам волновые свойства. Уже на заре квантовой теории утвердилось представление, что эта функция указывает вероятность нахождения электрона в том или ином месте. Волновая функция, описывающая самое низкоэнергетическое состояние электрона в его «пузырьке», имеет, согласно теории, шарообразный вид; волновая функция следующего по энергии состояния — вид гантели, причем основная часть энергии электрона сосредоточена в шарах такой «гантели», оставляя «перемычку» между ними почти «пустой», то есть не способной противостоять наружному давлению. Дойдя до этого места в своих рассуждениях, Марис делает вполне, казалось бы, логичный следующий шаг: «Если давление гелия снаружи на «электронный пузырек» будет достаточно большим, то может возникнуть возможность разрыва «перемычки», то есть разделения «пузырька» на две половинки».
Это было бы еще ничего, так как можно было бы думать, что электрон окажется целиком в одной из половинок «пузырька», тогда как другая попросту «схлопнется». Но вывод Мариса становится поистине «безумным» (по определению Нильса Бора, спрашивавшего, достаточно ли идея безумна, чтобы быть плодотворной), когда он напоминает, что разорванная «гантель» была средоточием электронной волновой функции, и, стало быть, каждая половинка такой «гантели» должна, по определению, содержать половинку этой функции, то есть половинку электрона — его массы и его заряда. Марис даже подсчитал, когда это «расщепление электрона» может произойти: при температуре ниже 1,7 градуса Кельвина, когда жидкий гелий становится сверхтекучим, то есть в нем исчезает вязкость. Пока вязкость наличествует даже частично, говорит Марис, давление гелия попросту понуждает гантелеобразный электронный пузырек снова принять шарообразную форму, то бишь вернуться в самое низкоэнергетическое состояние, но когда вязкость исчезает, жидкость становится такой «скользкой», что не может предотвратить деление «пузырьков».
Вернемся к началу. О каком «эксперименте тридцатилетней давности», якобы подтверждающем его «безумную» идею, говорил Марис? В конце шестидесятых годов Норсби и Сандерс из университета в Миннесоте, изучая электрический ток, образуемый движением «электронных пузырьков» в жидком гелии под действием электрического поля, обнаружили, что если облучить гелиевую жидкость светом, электрический ток увеличивается. Поначалу они думали, что свет выбивает электроны из «пузырьков» и эти свободные электроны движутся быстрее, что и увеличивает ток. Но позже было показано, что выбитые светом электроны тотчас образуют новые «пузырьки», так что ток вроде бы не должен меняться, и результат, полученный Норсби и Сандерсом, оказался необъяснимым. Он оставался загадочным все прошедшие тридцать лет, пока Марис не выступил со своей идеей и не объяснил, что свет должен возбуждать электроны в «пузырьках» в «гантелеобразное» состояние и тем самым вызывать расщепление «пузырьков». «Малые «пузырьки» подвижнее, — говорит Марис, — и когда их становится больше, ток, естественно, растет».
Аналогичным образом Марис объясняет и загадочный результат более поздних экспериментов Ихаса — Сандерса (1971) и Ван-Эдена — Мак-Клинтока (1984). Эти экспериментаторы создавали миллионы электронных «пузырьков» в гелии с помощью электрического разряда и определяли момент их прихода (под воздействием электрического поля) к некому экрану. Вместо того чтобы прийти к нему одновременно (поскольку они родились одновременно), «пузырьки» почему-то приходили тремя дискретными группами. Согласно Марису, все дело опять-таки в расщеплении электронов. Разряды порождают вспышку света, свет возбуждает электроны в «пузырьках», и «пузырьки» делятся на половинки и четвертушки; ясно, что «пузырьки» с целыми электронами приходят к экрану быстрее, чем «пузырьки» с половинным зарядом (на них электрическое поле действует с вдвое меньшей силой), а те — быстрее, чем «пузырьки» с четвертью электрона.
Четверть электрона Это звучит так ошеломляюще непривычно, что даже неспециалист невольно поежится, наверное. Специалистам еще хуже: если идея Мариса верна, то неверна квантовая теория. Но они убеждены, что квантовая теория верна: она уже объяснила столько явлений и имеет столько практических выходов, что ее основы всем представляются незыблемыми. Значит, ошибается Марис. Но, как уже сказано, найти ошибку в его рассуждениях пока не удалось никому. Разумеется, может быть и так, что в основах квантовой теории придется что-то пересмотреть, пришлось же пересмотреть механику Ньютона в области очень больших скоростей и в мире микрочастиц. Но пока специалисты предпочитают без нужды с пересмотром не торопиться. Что касается самого Мариса, то он говорит, что не очень огорчится, если окажется не прав. Свою «безумную» идею он уже бросил в научный мир, и результат ему представляется ободряющим: научный мир призадумался. «Я набрел на странную загадку, — говорит он. — Я хотел, чтобы люди задумались над ней вместе со мной. Я был бы счастлив, даже оказавшись не прав, но предварительно заставив коллег поразмыслить».