Культура и поток жизни: два полюса образования
Георгий Кнабе, доктор исторических наук, профессор, главный научный сотрудник Института высших гуманитарных исследований Российского государственного гуманитарного университета, действительный член академии гуманитарных исследований (Москва) и Нью-Йоркской академии наук (США), член Союза писателей Москвы
Для школьного преподавания сегодня характерен процесс, охвативший вторую половину XX века: одновременно жизнь вторгается в культуру и культура приближается к жизни. Диалог жизни и культуры, который велся на протяжении всего XIX века, превратился скорее в фугу, где оба голоса сплетаются неразрывно.
Ницше говорил: «Жизнь это высшая ценность сама по себе. Над жизнью нет судьи». Но в то же время мы встречаем в «Сумерках богов» бесконечные проклятья в адрес мещанского вкуса бюргеров, их привязанности к быту и тому подобным вещам. Жизнь для него была не только альтернативой культуре, но и некоторой особой, возвышенной, просветленной ее ипостасью. Она не включала то, что вы едите, во что вы одеты, в какой комнате вы живете: это слишком низменно. Также жизнь, воспетая, например, Горьким в его ранних рассказах, это жизнь босяков, художников, но не тех обычных людей, не тех, кто сидит, кто живет за этим столом, с этими очками с поломанной дужкой.
А сейчас мы оказались в мире, где совершенно реальная повседневная жизнь определяет культурные процессы и непосредственно их отражает. Общение с искусством в XIX веке это всегда некий акт. Вы надеваете однотонный костюм и галстук, покупаете довольно дорогой билет, идете в консерваторию или в театр, вы присутствуете при акте культуры. А потом вы возвращаетесь в свой повседневный быт. Сегодня все не так. Вы смотрите величайшие шедевры киноискусства, сидя у себя дома в халате и домашних туфлях, потому что эти две стороны действительности переплелись.
Сегодняшний школьник существует в пространстве, где отклонение от норм, нежелательные контакты пронизывают то, что не так давно называлось культурой. Как относиться к современному року? Он перестал быть тем, чем он был в 60-е годы, символом освобождения искренней демократической культуры от папиных и маминых лживых символов, и превратился в какую-то странную смесь удовлетворения молодежного инстинкта независимости и довольно третьесортной музыки. Что это? Жизнь в отличие от культуры? Или культура в отличие от жизни? Или это абсолютная неразложимость того и другого? Вот в чем дело. И в этой ситуации центральным становится вопрос: как реагирует и как должна реагировать школа на эту ситуацию?
Каким образом можно объединить такие свойства нашей повседневности, как ее демократическая раскованность, удобство, естественная простота, откровенность и прочие достоинства с ее же расхристанностью, бесстильностью, неуютностью, демократической бесцветностью, вульгарностью, бесстыдством и прочим непотребством? Как, не чураясь ничего обыденного и реального, соединить со всем этим душевную восприимчивость, тайную сентиментальность и, скажем не стесняясь, тоску по высшей жизни ума и сердца? Современный, нет, постсовременный человек требует культурной осмысленности существования, но боится не только поз и слов, но и любой внятности, стройности, организации, порядка, без которых нет ни осмысленности, ни культуры. Каков тут выход?
В ноябре 1970 года совершил харакири прославленный японский писатель Мисима. Он оказался неспособен жить в мире, где культурная традиция соседствует с непотребной бытовой расхожестью. Он стал известен в Европе и Соединенных Штатах, его интервьюировали для телевидения, он попал в мир глянцевых обложек, где с одной стороны листа его интервью, а с другой раздетая girl. И все это в сопоставлении с самурайским долгом, с верностью императору, с японским средневековьем разорвало его внутренний мир. Он собрал солдат токийского гарнизона и обратился к ним с речью, призывая ужаснуться современному состоянию Японии, выставить американцев, сплотиться вокруг императора. Солдаты выслушали, пожали плечами и закурили Chesterfield. Тогда он вернулся с балкона в комнату и совершил харакири.
Современный человек живет в мире, где верность императору и «Золотой храм» (так называется главный роман Мисимы) немыслимы без глянцевых обложек, Chesterfield'а и прочих примет нашего времени. Он в этом существует и не представляет себя вне этого.
Миссия традиционной школы основывается на том, что культура по своей природе не может быть без остатка растворена в жизни. Почесывание и зевание достающего что-то из холодильника субъекта в телевизионной рекламе не может явиться воплощением многотысячелетней истории человечества. В этом есть отход от формы, от тех ценностей, без которых никак нельзя. То есть необходима некая ориентация на традицию, ее сохранение при введении в нее тех элементов, которые позволяли бы культуре открыться жизни, не утрачивая при этом интуиции формы и значительности.
Не стоит преувеличивать в преподавании противопоставленность гуманитарной сферы с ее нестрогостью, расплывчатостью, присутствием психологической заинтересованности и сферы естественнонаучной, где главное анализ и доказательность. Человек не должен думать, что утверждение «сумма внутренних углов треугольника равна 180 градусов» это некая доказуемая истина, а то, что в дуэли Пушкина есть значительный элемент самоубийства, это лишь предположение, доказывать и проверять которое невозможно и не нужно. Пусть себе ученик считает, что тут нет никакого элемента самоубийства. Но пусть он это докажет.
Опасен нигилизм по отношению к истине, а не содержание этой истины. Как-то у меня был зачет в МГУ. Одна студентка не могла сказать ничего более связного, чем то, что в самом тексте «Пиковой дамы» Пушкина заложена оперная основа. Аспирантка, которая ассистировала мне на зачете, потом сказала: «Что вы к ней прицепились? Она так считает». В этом я и вижу опасность. В сегодняшней атмосфере «она так считает» звучит прогрессивно, свободно, демократично. Если в этом заявлении есть установка на доказательность, основанная на каких-то знаниях, то пусть считает, что «Пиковая дама» всего лишь опера. А если «она так считает» просто потому, что уловила эту тенденцию в атмосфере времени, уловила, что сейчас так носят, тогда это плохо.
Культура представляет собой нераздельность и неслиянность двух принципов: принципа структуры и принципа жизненного потока. Они соотносительны, но они и не тождественны. На протяжении многих столетий доминирующее положение занимал принцип структурности, который к ХХ веку стал объединять культуру и науку. Теперь противоположность этих двух принципов становится условной. Жизнь размывает возможность рационально-структурного осмысления культуры и исторического бытия.
С одной стороны, это процесс благотворный, потому что он означает насыщение жизни культурой. Но, с другой стороны, он в высшей степени опасен, потому что сам факт отличия культуры от непосредственности жизни есть фундаментальный факт культуры.
Перед нами как современниками и как людьми, связанными с педагогическим процессом, стоит сегодня задача, как избежать трагедии Мисимы. Как избежать этого острого чувства несовместимости высокой ответственности перед нормативно организованной традицией, культурой в ее стройной упорядоченности, и живой жизни с ее хаотичностью и стремлением эту структурность размыть? Неразрывность обоих полюсов бытия задана нам в большей мере, чем какому бы то ни было предшествующему поколению. Полагаю, признавая эту неразрывную двойственность, акцент надо делать все же на структурные принципы культуры, на обуздание ею инстинктов жизни.
Плохо продолжать как ни в чем не бывало «выписывать образа», то есть заниматься в школе тем же, что мы делали и тридцать, и сорок лет назад, совершенно не заботясь о том, связан программный материал с реальными конфликтами реальной жизни, с ее течением, ее фактурой или нет. Но гораздо более мощна и остра противоположная опасность утверждать, что все нормативное плохо. Как писали в 68-м году на стенах в Сорбонне: «Каждый, кто старше тридцати, враг». Другими словами, позволить себе утверждать, что все, связанное с понятиями структуры, ответственности, истинности, права, объективности, устарелая ерунда. Есть, дескать, я и мое переживание, мой интерес (который так легко становится «моей выгодой»), в крайнем случае еще переживание, интерес (и выгода) моего друга, а все остальное напыщенная ложь. Это атмосфера нашего времени, и она опасна, потому что человек просто не может существовать без нормы.
Из «Педагогической лоции», специального приложения к журналу «Лицейское и гимназическое образование», 2001 год
Наставлять учеников задача учителя. А если поменяться ролями? Ученики одного хорошего лицея составляли памятку учителю:
Будьте спокойным и уравновешенным, но не скованным, а свободным и эмоциональным, жизнерадостным и приветливым.
Имейте индивидуальный стиль и старайтесь, чтобы один урок не был похож на другой.
Вырабатывайте красивый голос, не бубните себе под нос, но и не возбуждайтесь от своего предмета чрезмерно.
Своевременно проявляйте чувство юмора.
Одевайтесь красиво, по возможности со вкусом.
Иногда уклоняйтесь от темы, прерывайте ее интересными фактами и даже анекдотами, не пренебрегайте «свободными» сведениями.
Держите дисциплину на интересе к своему предмету, справляйтесь с трудными ситуациями легко и непринужденно. Вселяйте в учеников оптимизм.
Поручайте делать шпаргалки, но не приветствуйте пользование ими.
Не звоните родителям по мелочам.
Придерживайтесь стиля обучения на равных, не заноситесь и не сюсюкайте.
Думайте о количестве задаваемого.
Спрашивайте учеников в конце урока, как они оценивают работу учителя во время занятия.
Специально задумывайтесь, как предоставить ученику шанс исправить двойку.
Улыбайтесь, шутите, радуйтесь, передавайте ученикам положительные эмоции.