Ущербен ли трудолюбивый человек?
Возможно, некоторые из читателей нашего журнала подпишутся под следующими строками: «В последние месяцы веду очень замкнутую жизнь. Говорю исключительно о работе — и ничего лирического, эмоционального. Избегая непредсказуемых перемен, превратил себя в какой-то механизм вроде трактора или ротапринта, привезенного в общество. Некогда остановиться хоть на чуть-чуть — полежать, помечтать, почитать. Когда я дома, то, едва проснувшись, сажусь за компьютер, что-то попутно съедаю и с небольшими перерывами просиживаю за работой до четырех утра. В общем, вообрази токаря, который привез к себе в спальню заводской станок, разыскал на дороге ржавевшую три года трубу, принес ее в дом и теперь сутками напролет переводит ее в стружку, превращая себя и свое время в пыль, но при этом делая из трубы все-таки занятную безделушку». Я процитировал — с его согласия, конечно же, — строки из письма, полученного недавно от приятеля, коего в последние годы почему-то перестал видеть. Мне сообщали, что он «ушел в работу». Прочитав письмо, я убедился, что он стал законченным трудоголиком.
Казалось бы, в нашей стране, где еще недавно, пожалуй, каждый второй относился к труду, как господин Обломов, то бишь из всех трудовых операций любил лишь перекур, перерыв на обед и «пора домой!», за такого энтузиаста, как мой приятель, можно порадоваться. Он твердо стоит на ногах. Его не испугают никакие кризисы. В любой ситуации он будет упорно работать, полагаясь лишь на себя, а не ждать помощи от властей, коллег, соседей, друзей Так вот он — подлинный герой нашего времени? Человек, готовый все свое время посвящать добросовестной работе, чтобы обеспечить светлое будущее себе, своим близким и в конечном счете своей стране? Возможно, да, но мне самому как-то не хотелось бы превращаться в подобного «героя труда». Жизнь слишком коротка и разнообразна, чтобы тратить ее время на одни трудовые подвиги, пусть и приносящие пользу всем вокруг. Что-то во мне сопротивляется так поступать Наверное, вновь пробудился не истребленный по сей день обломовский дух. Стыдно в этом признаться, но чувствуешь себя порой каким-то лентяем, явившимся в нашу энергичную Москву из позапрошлого века!
Пытаясь понять происхождение своей всегдашней лени, — быть может, во всем виноваты гены или недостаток гормонов? — я принялся листать медицинские журналы и в конце концов наткнулся на вышедший недавно девяносто восьмой том альманаха «Дойчес эрцтеблат». Сотрудники Института психотерапии и медицинской психологии при Вюрцбургском университете Кристиан Шнайдер и Карл-Эрнст Бюлер — вот они, воплощенные Штольцы! — анализировали особенности отношения человека к труду.
Я весь превратился во внимание. Быть может, сейчас я пойму, как стать «трудоголиком»! Моя жизнь раз и навсегда изменится к лучшему. Надо все же начать ее сызнова. Довольно обломовщины! Мой взгляд встретил слово «alcoholism». Оно было слишком понятно без перевода, и я невольно прочитал всю фразу: «Этот феномен, детальнее всего исследованный в США, по аналогии с «алкоголизмом» стали называть «workoholism». Человек, им одержимый, именуется «трудоголиком»
Я отложил книжку и задумался. Пожалуй, подобные аналогии не предвещали ничего хорошего для моего приятеля, который весь «с головой и судьбой ушел в работу». В зеркале, заботливо поднесенном к его лицу двумя немецкими профессорами, отразилась отупелая физиономия законченного алкоголика, думающего лишь о том, как найти деньги на выпивку. Он просыпается, что-то попутно съедает и бредет к ближайшему ларьку. Перед ним тоскливый, почти бесконечный день, который надо убить. Он покупает бутылку и начинает пить.
Теперь его день напоминает другие дни его жизни, такие знакомые и обжитые.
Мне опять вспомнился приятель. Если помешать ему? Если не подпускать его к компьютеру? Наверное, лишившись возможности работать, он будет бесцельно бродить по комнате или городу, ожидая, когда все вновь пойдет привычным чередом. Долгий, почти бесконечный, ничем не занятый день будет его пугать. Быть может, эта гнетущая тоска, этот страх перед жизнью заставляет его работать? Что за демоны втайне мучат трудоголиков? Я снова раскрыл клинический отчет герров из Вюрцбурга
Точного определения этой мании пока нет. Некоторые исследователи выдвигают на первый план ее социальные аспекты. Для нее характерны неспособность человека действовать согласованно с коллегами и передоверять им часть работы. Нет, он стремится сделать всю работу сам; он не уверен в коллегах и не любит зависеть от них. То же самое происходит и в личной жизни: он старается не зависеть от своих близких, пренебрегает их мнением и в конце концов игнорирует их самих. Его личная и социальная жизнь все более обедняется.
«Долго переживал, мучился, — я вспоминал другое письмо моего приятеля, написанное по поводу какой-то истории, все подробности которой я, к сожалению, совершенно забыл, — но сейчас снова хочется жить легко, хотя к коллегам в ближайшее время, очевидно, буду относиться как к коварным хищникам — живым ловушкам, готовым уничтожить любого человека! Какое-то желание снова общаться с ними отпало, по крайней мере на некоторое время. Все-таки жаль, что ты живешь далеко в Москве, иначе успокаивал бы бедного, полусъеденного человека». Право, я не помню, что за история с ним случилась, но, судя по этим строкам, его социальная жизнь стала заметно беднее. Впрочем, сам он не грустил по этому поводу: «Пока удобно. Так что, не знаю, стоит ли снимать эти необычные доспехи»
Подобное стремление замкнуться, отгородиться от других приносит успокоение. Человек все больше времени посвящает работе. Она одна спасает его от любых проблем, поскольку всегда удается ему. В конце концов он начинает получать приятные эмоции лишь в процессе работы. Все прочие занятия и даже отдых не вызывают у него особой радости и зачастую кажутся лишь досадными помехами в работе.
Другие трудоголики, наоборот, работают лишь в силу необходимости. Им надо много и много трудиться, убеждают они себя, чтобы «поставить на ноги детей», «расплатиться с долгами», «жить, как живут все нормальные люди», но и у них постепенно вся жизнь сводится к работе; в свободное время их одолевает чувство вины, им кажется, что они что-то не успели, недоделали, а вместо этого лодырничают.
«Я вновь и вновь вспоминаю хитрую тактику возчиков: они вешали лошади на оглоблю пучок сена, и та всю дорогу бежала, стремясь ущипнуть хоть клочок», — признавался мой приятель, но, как миленький, сам каждый день спозаранку впрягался в это ярмо.
Различают несколько стадий этой — поверим на слово «псевдоштольцам» — болезни. Когда-то любой трудоголик был обычным человеком, просиживавшим на работе положенные часы. Он исправно (или не очень) исполнял свои обязанности, а потом спешил домой к друзьям или семье. Начиналось по-настоящему интересное для него время — его личное время. Но вот по какой-то причине работа стала выдвигаться на первый план. В часы досуга он все больше думал о ней. Теперь он задерживался на работе или брал кое-какие дела на дом. Конечно, свободного времени стало меньше; он торопился, чтобы побыстрее взяться за недоделанную работу; он стал опаздывать на приватные встречи, свидания, вечеринки, чтобы довершить «эту чертову текучку, а потом как следует отдохнуть». Его изменившееся поведение обижало близких. Начались раздоры; он чувствовал, что к нему стали относиться с заметным холодком. В свою очередь, он, человек увлеченный, уже не мог, как прежде, смотреть на «этих бездельников, готовых каждый вечер шататься по городу, сидеть перед телевизором или болтать о каких-то пустяках за бутылкой вина». У него есть любимое дело, у них — ничего. Он стал замыкаться. Тут, пожалуй, впервые в жизни он почувствовал, что «здоровье стало уже не то»: головные боли, боли в желудке «Видимо, я слишком много работаю» — иногда думалось ему.
Так незаметно для себя человек очутился, сказали бы математики, в «седле» — в критической точке своей биографии. Вот-вот его увлечение превратится в манию. Он еще поглядывает по ту сторону стены, грозящей разделить его с людьми: «Как мне не хватает такого ежедневного (или хотя бы еженедельного) ничегонеделания в течение нескольких часов, когда, наконец, забываешь, куда ты спешишь, зачем ты спешишь». Что-то будет дальше?
Если наш персонаж — а на месте моего приятеля могут оказаться многие — начинает чувствовать себя не в своей тарелке, внезапно оказавшись без дела, если занятие этим делом буквально взвинчивает его самооценку и — в его глазах — оправдывает прочие промахи и неудачи, тогда быть беде. Человек становится трудоголиком. Его поведение отличается все большей резкостью, жесткостью, агрессивностью. Правда, его мучат «какие-то пустяковые недуги»: депрессия, повышенное давление, гастрит, а то и язва желудка.
Если он не остановится, не свернет с избранного пути, его забавная мания обернется хронической болезнью. На этой стадии человек готов работать круглые сутки, хотя какие-то угрызения еще мучат его почти окаменевшую душу. Работая «без перерыва, без передышки, в абсолютном безмолвии», он в какие-то минуты просветления чувствует, что «все мы куда-то катимся, плывем, как тушки отравившихся рыб. И, право, мы все здесь пропитались этим ядом бесчувственной суеты».
Для трудоголика исчезает само понятие «свободное время». Все его время занято работой. В редких письмах, полученных мной от приятеля, непременны такие пассажи: «Я слишком увлекаюсь работой, и потому само понятие «личная жизнь» вытеснил куда-то на задворки сознания, превратил его в «лишнюю жизнь». От этого лишь грустнее становится иногда просыпаться и видеть, как вся жизнь куда-то пролетает, а ты словно сидишь в поезде, который совершает одно кругосветное путешествие за другим и никак не остановится, и ты никак не выйдешь, чтобы начать, наконец, какую-то жизнь. И с таким же нетерпением, как пассажир поезда, все ждешь нужной станции, а она отодвигается, пока, черт возьми, не будет: «Финиш! Приехали».
Одновременно у трудоголика растет раздражение. Он начинает все яростнее и злее относиться к тем, кто «ничего не делает, ни на что не способен, живет непонятно как». Личная жизнь, действительно, превращается в «лишнюю жизнь». Все его внимание сосредоточено лишь на работе; его перестают интересовать даже результаты его труда. Он живет по закону: «Процесс — все, результат — ничто». Его жизнь теряет последние признаки бесформенности, присущей любой человеческой жизни; теперь она жестко регламентирована на много дней вперед — дальше он не заглядывает. Работа превратилась для него в панцирь, защищающий от жизненных бед.
Впрочем, видимые успехи трудоголика обманчивы. Его организм устал, его чувства притупились. Все реже его посещают творческие озарения, удивительные фантазии, оригинальные мысли; он спешит — и не успевает думать. В работе он действует все рациональнее и однообразнее, все чаще ошибается; ему явно не хватает свежести, а также критичного отношения к себе. Он не соразмеряет свои силы; опьяненный прежними удачами, берет на себя гораздо больше, чем может выполнить и, конечно, не справляется с работой, сколько бы времени ей ни уделял. Он становится не надежен, не пунктуален.
Вот типичный «клинический портрет» современного менеджера, чересчур увлеченного работой: «Он столько лет пребывал на грани нервного срыва, что теперь постепенно начал сдавать. Его помощник посетовал, что N* «совсем помешался на работе, он не знает покоя». Из автомобиля он бросается в поезд, из поезда — в самолет, из самолета — в авто, не переставая руководить по телефону. Он целиком погрузился в мир своих призрачных фантазий и планов. Между тем он стал больным человеком, едва способным исполнять служебные обязанности. Еще два года назад врачи констатировали у него головные боли и легкое расстройство речи. Странные симптомы множатся. Чем только его ни пробуют лечить, не помогает. Добавляется и новая беда: память заметно слабеет, он забывает многие важные детали, едва способен сосредоточиться. Больной, рассеянный человек пытается в одиночку управлять множеством каких-то непонятных проектов и операций. Такой работник может лишь навредить интересам фирмы». Это описание, сделанное почти восемьдесят лет назад, не устарело по сей день.
Служебные промашки чередуются с нервными срывами. Хроническая стадия «трудоголизма» неминуемо ведет к инфаркту, инсульту, язвенной болезни.
Различают несколько типов трудоголиков. В худшем случае — я вкратце упомянул о таких людях — человек может не испытывать никакого удовольствия от работы, но «он повинуется долгу». Страх перед жизнью и свободой воли превращается в страх потерять работу! Так, боязнь одиночества и безденежья заставляет иных женщин жить с нелюбимыми мужьями. Мой приятель относится к другой категории; ему работа в радость, но легче от этого ему не становится. Третьи страдают «запойным отношением к работе»; периоды апатии и депрессии сменяются у них лихорадочным энтузиазмом, когда они работают, как одержимые. Четвертые выглядят вполне заурядно, но, будучи предоставлены сами себе, начинают заниматься чем угодно, лишь бы не сидеть сложа руки.
Пока ученым не вполне ясно, что превращает человека в трудоголика и заставляет променять радости жизни на серые, монотонные будни. Подвержены этому прежде всего люди определенного склада: они весьма честолюбивы; с детства они привыкли соревноваться с другими, например в учебе, и непременно побеждать. Первые ученики в классе, они и в жизни хотят остаться «первыми учениками», зачастую добиваясь этого выдержкой и терпением. Все свое время они тратят поначалу на то, чтобы добиться успеха, потом — чтобы поддерживать успех; времени на все прочее как всегда не хватает.
Часто сами родители приучают детей ценить прежде всего успех, первенство, а отстающих в «жизненной гонке» считать явными неудачниками. Дети проникаются мыслью, что любовь, почет, уважение выпадают лишь тем, кто бывает первым. Повзрослев, они готовы работать сутками напролет, лишь бы быть — в своем представлении — впереди остальных.
Порой свою роль играют конфликты в семье или партнерстве. Стремясь уйти от них, человек с головой погружается в работу. Не последнюю роль играет и чувство внутренней пустоты: человеку скучно наедине с собой, и он стремится занять свободное время какой-то работой. Постепенно в его жизни не остается ничего, кроме работы.
А вот меркантильные мотивы, по словам Шнайдера и Бюлера, играют маловажную роль. Если человеку страстно хочется разбогатеть, если он мечтает о том, как будет «лишь развлекаться, тратить бешеные деньги и ничего не делать», он постарается найти, скорее, незаконный путь обогащения, чем из года в год все свое время «вкалывать без перерыва». Наоборот, трудоголики часто становятся материально обеспечены и — не обращают на это внимания; они все так же работают изо всех сил. Деньги не приносят им счастья; неумолимый демон, овладевший их душами, побуждает их с первых же утренних минут вновь вспоминать о работе, и так каждый день.
Лечить трудоголиков трудно. Часто они не подозревают о том, что страдают определенной манией. Наоборот, они горды собой; они добились успеха; все у них идет по плану, как и должно быть. Лишь неудачи в работе и проблемы со здоровьем заставляют задуматься о том, что они делают что-то не так.
Трудоголик в чем-то сродни алкоголику или наркоману. Он не мыслит жизни без объекта своей мании. Однако лечить его следует совсем иначе. Двум последним, ежели они приступят к лечению, надо распрощаться с алкоголем, «колесами», «травкой». Трудоголику нельзя запретить работать. Кто будет содержать семью и его самого, если он, человек в полном расцвете сил, отныне обречен валяться на диване да рассуждать о смысле жизни? Разве что жене придется тянуть три работы кряду, превращаясь в «законченную трудоголичку»? Нет, больной по-прежнему будет трудиться, но ему надо найти разумный баланс между работой и отдыхом. Помогут различные виды психотренинга. Важно в первую очередь понять и признать, что в твоей жизни что-то не так и дальше жить так нельзя. Впрочем, признать не значит избавиться от своей мании. Из наезженной жизненной колеи трудно выбраться.
В одном из писем, полученных от приятеля незадолго до того, как тот, кажется, «совсем помешался на работе», мне встретился странный совет, который так удивительно было услышать из уст преуспевающего программиста, что я воспринял его, скорее, как неудачную шутку, хотя теперь, задним числом, мне верится, что его слова были гораздо серьезнее, чем мне показалось поначалу:
«Как бы плохо тебе ни было, чаще повторяй про себя подобные трюизмы: «Утро вечера мудренее», «Как-нибудь все уладится», «Авось, все будет хорошо». Я понимаю, что ты возмутишься подобным «обломовским» советом, но ведь подумай, что очень часто (ты себе сотни примеров из своей жизни приведешь) многое разрешается (улаживается, успокаивается) и впрямь само собой, без какого-либо твоего усилия, просто потому, что «человек полагает, а Бог располагает»».
Вот только почему он сам не последовал этому совету? Неужели быть трудоголиком — и впрямь безнадежный диагноз? Последние десять лет мы напрочь вытравляем из себя всякую «обломовщину», но стали ли мы от этого счастливее?
В последней цитате, которую я приведу, мой приятель решительно пытается стереть всякую грань между собой и своими ровесниками, между собой и мной: «Десять лет назад я был беззаботен и полностью асоциален — выключен из общества, «как странник, посетивший сей мир». Потом с такой жизнью — хорошо это или плохо — я порвал и принялся участвовать во «всеобщих служебных гонках», но теперешняя жизнь под знаком слова «надо» меня тоже совершенно не радует, как и тебя».