Методические материалы, статьи

Серебряный голос российской истории

Бумага ломкая. Обложки навеки сохранили приметы войны и бедности. «Боже мой! — удивлен историк, коллега из Праги. — Здесь вся будущая французская «Школа анналов», метод исторического синтеза, но на полстолетия раньше…«…

«Процесс крестоносного движения… рассматривают как производную от экономического и социального развития средневековья, от политической его эволюции. Он есть все это, но и нечто иное и большее, имеющее свою среду, своих носителей, свои формы и краски… Мир в движении к высшей цели, радостная жертва, в котором сиянием высшего идеала озарена самая смерть, — такова была их концепция совершавшегося. Этот момент идеалистического напряжения, какой они улавливали в происшедшем через все неприглядные стороны, которые они сами так честно подметили и изобразили, этот момент давал в их представлении единство совершавшемуся. В глубоких его основах, как и в его вершинах, обнаруживается идеальный смысл движения: единение ради великого подвига всего христианского братства…»

(«Эпоха крестовых походов». Петроград, 1918 год)

«Серебряный век» — мы знаем поэзию, религиозную философию. Но русская социология, теория права, исторические концепции? Рассеяно по миру, уложено в архивы, распылено в изданиях для немногих. Утрачено «единство совершавшегося».

Домашняя латынь

…В детстве Ольги Антоновны Добиаш (назовем О.А., как называли ее коллеги) латынь была домашней, а не грозно звучавшей и карающей. Отец, Антон Добиаш, преподавал в гимназии древние языки, потом получил звание и место профессора классической филологии. Жили в Нежине, на Украине, в прекрасном дворце екатерининской эпохи среди старого парка. В семье, как вспоминают, был «трудовой склад, полное отсутствие мещанских черт, идеализм обстановки».

Высшие женские курсы в Петербурге. Увлечение — русская история. Со второго курса — история средних веков. Занятия в семинаре известного историка Ивана Гревса. Он запомнил: «О.А. всегда в центре. Она одна из первых стала подходить к истории благодаря знанию латыни. Она приобрела… понимание, скорее ощущение процесса средневекового развития, изумительно реально воспринимала его конкретное, неповторимое своеобразие».

В тридцатых годах оксфордский профессор Коллингвуд подвел итог долгим спорам о специфике исторических исследований: в исторических событиях есть внешняя сторона, обозначенная в свидетельствах и документах. Историк должен добросовестно восстановить последовательность событий, представить их описание. Но есть и внутренняя сторона, когда, по словам Коллингвуда, историк должен обратиться к услугам «собственного ума». Он вынужден воспроизводить мысли прошлого, не ограничиваясь внешней стороной открытого. Надо уважать достоинство исторических лиц, говорил Коллингвуд, следует представлять, что все их поступки определялись мыслями. Тогда историческое прошлое не превращается в каталог, но обретает жизнь в настоящем. О таком «ощущении процесса» у О.А. и говорил Гревс.

В начале века жизнь была шумная: в аудиториях спорили народники и марксисты, принимали резолюции, клеймили позором. Потом начались забастовки, шествия, красные флаги. О.А., как вспоминал Гревс, была «политически беспартийной», «принимала идею революционного долга прежде всего в защите студенческих интересов».

Профессора Высших курсов решили направили Ольгу Добиаш «для продолжения образования» в Париж, где знаменитые мастера — Лависс, Ланглуа…

В начале 1908 года отец и сестры получили короткое письмо: «Вас очень удивит… Я  выхожу замуж за Дмитрия Сергеевича Рождественского по самой горячей хорошей любви, с полной уверенностью счастья». Когда еще в русской жизни будут такие письма?

Три года в Париже, время высоких аудиторий и архивов. Редкие развлечения — прогулки по Парижу. (В трудные годы О.А. вспомнила старое и подготовила учебный курс «Историческая топография Парижа».)

Среди профессоров — Шарль Ланглуа, прекрасный знаток архивов, древних актов, тысячи документальных мелочей. Работа над документами, «научное дело», была, по мнению Ланглуа, похожа на работу средневекового мастера, который терпеливо собирал из тысяч цветных крапинок сверкающие витражи. Факты, еще раз факты, найденные в документах, — вот материал историка. Коллингвуд иронично называл метод Ланглуа «работой клея и ножниц», склеиванием фактов. Ланглуа требовал полного самоограничения историка, педантичной точности, строгости. Да, Ланглуа присуща «известная узость», не мог он представить работу историка без документов, с чем О.А. была согласна, говорила студентам: «В очень хороших, прекрасных работах действительно каждая строка бывает построена на источниках… Но это бывает в работах небольшого охвата».

Серебряная история

«Церковное общество во Франции в XIII веке», книга на тему диссертации в Сорбонне — не сухая «церковная история», О.А. подчеркивает «мирской», светский характер: очерки, историческое полотно, картина повседневного мира, поведения, предрассудков. Приходской священник «погружен в мир, вовсе не аскет», часто стяжатель, в большинстве случаев «человек робкий и простодушный, добрый отец семейства». «…Он предпочитает столковаться с миром, а не бороться». (О.А. как знатоку церковного устройства в средневековой Европе потом заказали статьи для нового издания знаменитого словаря Брокгауза.)

Петербургские лекции Добиаш-Рождественской стали явлением русской культуры. Они были тщательно подготовлены — «надо знать в десять раз больше, чем скажешь». С медленным чтением документов на языке оригинала и последующим блестящим переводом (О.А. умела передать особенности оригинала, в том числе — отличие латыни от ранних «национальных» наречий). Особый язык лекций — насыщенный, оригинальный, иногда изысканный. «Словно вся аудитория замирала, не отрываясь от уст лектора, и прочее для нее не существовало» — находим в мемуарах. Отмечали: не было в лекциях «шуток для отдыха». Зато было множество лиц — от королей до нищих, изображенных живо и обстоятельно, без тени социологических упрощений.

Впоследствии О.А. пришлось учить «советских магистров», аспирантов, основам ремесла историка, объяснять, порою перед защитой, что полдень — это 6-й час в средневековом времени, что надо писать «св. Герман», а «Сен-Жермен» появился только со временем, что владельцев феодальных земель прилично писать через прилагательное (Рауль Иврийский), потому что французский предлог «д» выглядит слишком современно.

Следующая работа -знаменитое исследование «Культ святого Михаила в романском средневековье» (1917). Нет более петербургской работы среди трудов русских историков начала ХХ века. Способность представить историческое содержание европейской культуры соединилась с теми неповторимыми особенностями стиля «серебряного века», которые заметны в обильных деталях: в звучном, немного таинственном изложении, в интересе к восточным культам, в пространстве стихий — моря, скал, странствий. Надо найти рисунки Бакста, чтобы понять родство «Культа святого Михаила» с петербургскими буднями.

«Культ Михаила Архангела пришел с Востока, уже оттуда неся черты своеобразного натурализма. Дух могучих стихийных явлений природы стал божеством высоких утесов, глубоких пропастей, грозных водопадов и наводнений, взрывов пламени. С таким лицом пришел он с Востока, чтобы на Адриатическом побережье моря зацепиться за южный его утес… Второй его станцией стала другая, каролингская скала… «св. Михаил над морской пучиной», песчаная горка на границе Нормандии и Бретани, место приливов и отливов океана. И в том, и в другом нормандском гнезде он стал водителем дружины, официальным божеством. Два Михаилова утеса определили две главнейшие станции на паломническом пути с севера Франции в Сирию. Оба утеса и занявшие их монастыри, и устроившиеся на них скриптории Михаила Архангела — начали обмениваться своими «историями» и своими легендами, вообще своими текстами».

Прошло десятилетие, и знаменитый французский историк Марк Блок скажет: исторические факты — психологические в основе. Добиаш-Рождественская пришла своим путем к аналогичному выводу. Почему в документах, в готическом рукописном письме Южной Италии и далекой Северной Франции, есть «одновременность и графическое сходство»? Очевидный ответ: «Мы ищем внутренних мотивов, которые стимулировали творчество форм, лежали в основе зрительных впечатлений, определяли образ буквы, течение строки…» Бродяги-нормандцы, воины и скитальцы, «зодчие оснащенных кораблей, чьи мечты проектировались на светлом воздухе морской дали, естественно приходят к готическим образцам и в строительстве, и в письме».

В 1915 году, представив заграничный докторский диплом и русские печатные работы, О.А. была удостоена степени магистра; в 1918 избрана профессором Петроградского университета.

К вопросу о времени

Сохранилось письмо О.А. с неопределенной датой: «лето 1918 г.» «О нынешних событиях знаем мало… холера спала, нет хлеба, но есть рыба, молоко и картофель. …Время от времени нас обкрадывают, жизнь сосредоточилась на кухне, сосредоточились на личных делах и вечных проблемах науки. Дмитрий Сергеевич совершенно упоен своей работой, созданием Оптического института, сидит там день и ночь, полный каких-то грандиозных надежд. (Я верю в них отчасти.) Что происходит вокруг нашего загадочно затихшего города, — продолжает О.А., — не знаем и гадать устали … Большие газеты умолкли». В письме есть интересный вывод: «В конце концов жить здесь, думаю, можно».

До «красного террора», расстрелов заложников, организации концлагерей и введения новой орфографии оставалось две-три недели.

В 1919 году О.А. читала лекции небольшой группе студентов в маленьком зале, в научном кабинете ректорского дома университета. В 1920/1921 учебном году, голодном и безнадежном, подготовила лекционный курс «Средневековый быт». Упрощение темы, бытовая приземленность, если сравнить с дореволюционными курсами, привели к поразительному результату. Была открыта программа исторических исследований, которую через несколько лет признали приоритетной французские историки, объединившиеся вокруг знаменитого журнала «Анналы». Добиаш-Рождественская предложила изучать культуру и психологию средневекового общества в конкретных жизненных обстоятельствах: в буднях и праздниках, в восприятии «круга жизненных событий». Проблема восприятия времени — кардинальная тема современных исследований, была открыта в замерзающем и голодном Петрограде. По материалам курса была написана статья: «К вопросу о часах в раннем средневековье».

Основа цивилизации — измерение времени. Любой «хитроумный» прибор, который позволяет измерять время, достоин внимания историка. Это понимали в раннем средневековье. О.А. показывает, как знаменитый король Теодорих посылал из просвещенной Равенны в варварскую Бургундию, во Францию, римские часы, солнечные и водяные. Его секретарь, образованнейший Кассиодор, прибавил к подарку послание: «Скотина чувствует время по алчному зову его голодной утробы, человеку нужны верные указания. Разделите участки дня, установите им точные границы». Поучение было своевременным: археологи отметили, что среди множества предметов, найденных в пределах современной Франции, римские часы почти не встречались. Время все же не относилось, как в наш спешный век, к чисто утилитарным явлениям. О времени могли рассуждать возвышенно и отстраненно, находя попутно поучительные символы. В сумерках дня замечали «отпадение рода человеческого от света», в сияющем рассвете видели восхождение к свету божественной истины. В раннем средневековье время неизбежно принадлежало церкви. С IX века, когда появился обычай церковного звона колоколов, размеренность времени обитателей монастыря и священников храма стала основным регулятором повседневного быта. Вывод Добиаш-Рождественской впоследствии стал привычной фразой школьных учебников. (Правда, к нам он пришел много позже из популярных работ французских историков.)

Работы 1918-1924 годов — «Эпоха Крестовых походов», «Западная Европа в средние века», «Западные паломничества в средние века», «Крестом и мечом»: приключения Ричарда I Львиное Сердце». Небольшие книги, напечатанные небольшим тиражом в «госиздательствах» на рассыпающейся бумаге, как светлые лучи, проскользнули среди увесистых марксистских шедевров и убогих брошюр. Свою роль сыграли и скудные гонорары. Но это не главное. Революция расчистила поле, его надо засеять. Старое время не вспоминалось с умилением, как иногда представляют, было ожидание нового мира, нового общества.

«Крестом и мечом», одна из лучших европейских исторических биографий двадцатых годов, основана на исторических документах, которые вплетены, порою очень искусно, в ткань повествования. Историческая биография, не уступавшая приключенческому роману: описание битв, походов, безумной храбрости, великодушия и жестокости, хитрости в финансовых делах и полной самоотверженности, самоотречения ради великого дела, которое заставляло умирающих просить — бросайте мое бренное тело в ров, чтобы мостить путь для храбрых, которые завтра начнут штурм крепости!

Автор представил читателю предположение: герои средневековья с избытком обладали «цветущей сложностью», не уступая современному веку. Как живописен герой, английский король Ричард: «В душе Ричарда, скептика и артиста, пела такая могучая музыка земных голосов, что в наполнявшей его жажде простора безграничной земной дали… глохли покаянные молитвы паломника. Слишком многим мог он увлечься и слишком много понять — от упоения бездны до трезвых соображений своего советника и красоты личности языческого султана».

Ричард I живо напоминает своих предков, скитальцев-скандинавов, завоевателей Нормандии, предводителей воинственных дружин. Он проявлял некую «страшную энергию», пренебрегал обязанностями полководца ради личного подвига, иногда испытывал яростное нетерпение, которое заставило его однажды, оттолкнув слуг, самому носить камни, чтобы поскорее восстановить крепость, твердыню крестоносцев.

Можно сказать — все дела короля бесполезны: Палестина не отвоевана у «неверных», Иерусалим не удалось вернуть христианскому миру, в Англии начинается смута. Одним словом, бездарное правление, нелепые подвиги. Но есть «длинные ряды истории». Короля Ричарда нельзя рассматривать исключительно в кругу событий, которые происходили в его небольшом английском королевстве и даже в принадлежавших английским королям по феодальному праву обширных владениях, которые находились в современной Франции — в Нормандии, Анжу, Аквитании. Ричард «латинским мечом» расчистил для европейцев Средиземное море. Он привел в движение средневековый мир. «Нельзя представить наследника норманнов и провансальцев унылым фанатиком крестоносной идеи… В его походах, пусть даже одетых кровавым туманом войны, начинается та сильная тяга в Средиземноморье, которая выводила Запад из его обособленности».

Новое средневековье

В 1924 году Н.Бердяев, высланный из Советской России на основании некого «положения ГПУ», определил: происходит гибель старого мира, промышленной цивилизации. Разрушается старый порядок, гибнут привычные ценности, наступает «Новое средневековье», власть грубой диктатуры, время упрощенного социального устройства, которое заменит сложный, изнеженный старый мир. В Москве бывший студент, ныне член Политбюро РКП(б) Н.Бухарин по-своему объяснял обычаи нового мира. «Мы будем подвергать кадры интеллигенции идеологической тренировке!» «Не желаете — обойдемся без вас» — улыбался Бухарин. «Отштампуем новых, как на фабрике».

Весной 1922 года петербуржцы увидели: красноармейцы выносили из церквей ценности, срывали с икон оклады, сплющивали кресты и чаши. Было время голода в Поволжье, говорили о людоедстве среди голодающих. Как избежать сравнения: старые гимназические иллюстрации, варвары в Риме грабят храмы, конец империи. Погибла другая империя. И, как прежде, остались люди старой культуры, «последние римляне». Со временем варварские короли нашли их полезными, стали принимать на службу, разрешили судить по старым римским законам. Последняя аналогия была, очевидно, неуместной, но остальное…

В начале двадцатых годов провели «реформу высшей школы»: университеты утратили право выбирать преподавателей. Всеобщая история была признана лишней и ненужной, введены усеченные «общественные дисциплины». В 1923 году перед профессором Добиаш-Рождественской закрыли двери больших аудиторий, в 1925, в начале семестра, повесткой известили об отчислении из состава профессоров. На «общественных началах» разрешили вести занятия латинской палеографией. О.А. создала научный кабинет, привлекла желающих, подготовила учебник. В одном из писем она обронила: «Мы остатки последних медиевистов, историков западного средневековья…»

О.А. пыталась сохранить русскую историческую науку, передать навыки исторической работы, особенно трудной, когда приходится заниматься далекой эпохой, неведомым обществом, рукописными документами. Она учила необходимому: как расшифровать латинский текст, как понять значение, какие справочники, словари, научные издания дают справку, объясняют порядок слов. Была определенная строгость в ее методе обучения, напоминающая живо парижскую «Школу хартий»: искать подлинность, трудиться постоянно. О.А. убеждала: «Нельзя прикасаться к документам только мизинцем». Если не обращаться к документам, «первоисточникам», приходится повторять, идти на поводу предшественников. Но историк должен иметь «свое лицо». «Она никогда не соглашалась ни на какое упрощение, а стремилась дотянуть учеников до своего уровня» — сказано в воспоминаниях.

Значительное научное исследование принесло Добиаш-Рождественской заслуженное признание. Издание средневековых документов, особенно ранних, латинских, было в XIX веке показателем зрелости научного сообщества историков. Специалисты знают прославленное многотомное издание «Исторических памятников Германии». Французская «Школа хартий» не только готовила знатоков документа, но и издавала средневековые памятники письменности.

В России в XVIII и в XIX веках стараниями коллекционеров было создано замечательное собрание средневековых книг и рукописей. Но изучение их, описание, не было строго научным и систематическим. Поэтому работа Добиаш-Рождественской не только восполняла пробелы отечественной науки, но, одновременно, была очевидным доказательством профессионального уровня и возможностей русских историков, своего рода сигнал западным коллегам — «мы работаем, мы живем».

В середине двадцатых любознательный прохожий на Невском проспекте мог замедлить шаг у здания знаменитой Публичной библиотеки, чтобы разглядеть за пыльным окном, укрепленным решеткой, «дантовский профиль», склоненный над столом, над рукописью. День за днем О.А. разбирала латинскую коллекцию библиотеки. Среди рукописей были настоящие редкости: малые произведения бл. Августина (как осторожно замечено, некоторые рукописи Августина «производят впечатление автографа»), англосаксонскую рукопись 746 года, знаменитые диалоги для учащихся Алкуина эпохи Карла Великого. Вместе с учениками О.А. подготовила научное описание латинских рукописей Публичной библиотеки, провела исследование «мастерских письма» эпохи раннего средневековья, опубликовала во Франции и США статьи о петербургской коллекции, в 1926 и 1929 годах добилась разрешения выступить с научными докладами в Германии и Франции.

«Ничего не имело для нее характера сухого, служебного, скучно-необходимого» — вспоминал один из сотрудников Добиаш-Рождественской. Подтверждение тому — «корбийский альбом». В начале тридцатых годов О.А. закончила изучение рукописей знаменитой «мастерской Корби». Вместе с научным комментарием на французском языке О.А. предложила издать факсимильный альбом, количеством пятисот экземпляров, как делают серьезные научные центры, «Школа хартий», к примеру. Историки из Кембриджа готовы были материально поддержать издание, но возникли некие «административные проблемы». Академия наук не одобрила проект факсимильного издания: дорого, сложно и т.д. Поневоле появилась «мастерская Рождественских». На свои средства, при деятельной поддержке Дмитрия Сергеевича, удалось сделать фотографии рукописей, отобрать лучшие, наклеить на картон, заключить в переплет ручной работы. «12 лет изучения рукописей, 21/2 года изготовления фотографий, 1 месяц поиска бумаги» — отмечала О.А. Получилось пять прекрасных альбомов, четыре отправлено за границу: в дар Британскому музею, Национальной библиотеке Франции, Академии средневековья в США. Отзывы пришли восторженные, руководство Академии наук попросило выполнить дополнительный экземпляр для Всемирной выставки как «пример достижений советской науки». Но о факсимильном издании, которое необходимо для учебы, повседневной работы, вновь ни слова.

«Не безнаказанно прожил он в обществе«…

В середине тридцатых годов О.А. признала: «Линия жизни пошла вниз». Это противоречило признакам благополучия: были восстановлены исторические факультеты, появилась возможность вести научную работу. Дмитрий Сергеевич получил от правительства легковой автомобиль, завидную редкость тех дней. Но уходили силы, тревожили болезни, смерти родных, близких. Вновь хлопоты об «отъехавших» друзьях и учениках, осужденных и сосланных. В свое время, в Париже, О.А. увлеклась «правилом Ланглуа»: «Верить или не верить — удел Бога. Долг человека — быть искренним». Блестящая реплика в духе французской культуры, незаменимая основа для изучения наивных чудес средневековья. Но для новейших событий правило Ланглуа явно не подходило.

В 1935 году О.А. выступила на вечере памяти С.Ольденбурга, востоковеда, академика, которого она помнила со времени Высших курсов; определяя «уроки» революции, напомнила, что Ольденбург «принадлежал к поколению, через которое в пору высокосознательной его жизни, полной духовной зрелости, прошла история».

«Эта история — огромная и значительнейшая в мировом движении человечества полоса — увела с собой Ольденбурга».

«Надо понять и принять историю». Она безжалостна: оставляет «на другом берегу все, что не смогло или не захотело ее понять».

Добиаш-Рождественская решила изменить правило своего наставника: превратила веру в обязанность.

Однажды Иосиф Бродский заметил, что диктатуры всегда пытаются смешать вечность, историю, настоящее, — низкие дела дня текущего представить «призывом вечного». А история — опрокинутая в прошлое политика, об этом прямо говорилось.

Есть трудные письма, отправленные О.А. учителю, Ивану Гревсу, в августе-сентябре 1936 года: «Я много задумывалась над рядом мест Вашего письма, дорогой Иван Михайлович. Вас тяжко удивило, как могу я решительно ставить крест, называть отжившим и отметать столько существенного, важного и даже великого, что еще недавно входило в мое научное миросозерцание…»

О.А. представила своего рода отречение, сказанное с верой и страстью ее героев, ее исторического времени: «В мировоззрении, в идейном построении я отхожу теперь от Вас или, лучше (ибо говоря за другого, всегда можешь ошибиться), от себя самой, какой я была, скажем, десять лет тому назад и особенно ярко и отчетливо пять лет тому назад, до смерти брата, унесшей как будто в буре то, что было, но что — очевидно — уже и было сильно разрушено необычайным опытом нашей жизни». «Я отрекаюсь» — произнесла Добиаш-Рождественская. «Не верю в бога, ни как в существо, ни как в “правящую силу”». «Не верю ни в какой абсолют, в абсолютную силу этических санкций».

Существенное, великое существует больше на «ином берегу», «которому Вы обычно относите — часто очень несправедливо — характеристики осуждающие, тогда как они должны быть отнесены не к волне, а к накипи, не к существу, — а к неудачному, раннему и подчас опошляющему осуществлению».

В науке нет «свободы и истины». Рядом наивное доказательство: «И разве не вставляли замечательные французские мастера в мои работы разные тенденциозные оговорки?»

«Здоровые отношения» социалистического общества, — убеждала Гревса Добиаш-Рождественская, — «мне импонируют», идут к наивысшему образу “бога живого человека”». Поклоны новому язычеству?

Самообман, прикрытый желанием «соединить идеализм нашей молодости» с неким «еще не сложившимся мировоззрением, которое лучшие люди «на новых берегах» ищут так же и более страстно, чем мы искали на старых». (Хотя «многое подрывается жестокостью и захватывается грязными руками».) Нет, не для «бесцветных глаз» чужих написаны эти письма — исповедь, над которой должны размышлять историки. Посмотрим продолжение, его нельзя обойти молчанием. «Я готова признать свою «ересь», «паганизм». Но если есть «несовпадение» — это ли причина расходиться? «Не следует ли принять его с той полною терпимостью, не только внешней, но и внутренней, и с уважением, какого заслуживает всякая честная мысль, чтобы, уходя от разногласий, базировать связь на том, где есть гармония… Нужна только большая внутренняя терпимость, большая свобода и доверие друг к другу, вера в чужую честность и искренность. Вот, мне кажется, тут у нас чего-то не хватает…».

Надо понять эти мысли. Представить, что терпимость к «грязи и жестокости», которые захлестнули «новые берега», Добиаш-Рождественская пыталась осознать в историческом отсчете времени. Профессиональный историк с годами обретает понимание «длинных рядов», далекой перспективы. Летом 1936 начинается гражданская война в Испании, на стороне мятежников выступает Италия, потом Германия; СССР заявляет о военной помощи испанской республике. В новогоднем поздравлении на наступающий 1937 год О.А. неприятно удивила своих коллег, напомнила о вопросе, который известный средневековый проповедник предлагал включить в исповедь: «В январские каледы не взбираешься ли ты, по языческому обычаю, на кровлю, опоясанный мечом, чтобы видеть и узнать, что предстоит тебе в будущем году?» «Я чувствую себя «опоясанной мечом» — написала Добиаш-Рождественская. «Я чувствую близящуюся войну… Я желаю, чтобы эта война, которая будет ужасной, была бы возможно короткой. Чтобы мы ее пережили. Чтобы мы в ней победили». Может быть, тогда исчезнут не «только распри народов», но и «всяческие мотивы вражды, подозрительности в среде одного народа, наступит согласие и мир…».

Не доверять суждениям, но верить рассказу

В 1938 году О.А. приступает к работе над очерками истории духовной культуры Западной Европы в эпоху раннего средневековья. (Предполагалось издание советской «Всемирной истории».) О.А. пишет с трудом, изнуренная болезнью, не обращая внимания на глупости, которые преследовали ее в последние годы: чиновники требовали заменить «священников» на «попов», а средневековую диалектику на «софистику» — ведь диалектика «оружие марксизма».

Августин Аврелий, бенедиктинское движение, папа Григорий Великий, ирландские странники и каролингское возрождение, клюнийские монастыри и романское зодчество… Несмотря на сжатое, иногда конспективное изложение, сквозь сухой строгий стиль «просвечиваются» находки прошлых лет, блестящие характеристики старых лекций. Вот Григорий Турский, средневековый историк, церковный писатель: «Это чистый, только скорее пониженной квалификации римлянин». Экспромтом он легко вспоминает имена римских императоров, цитирует Вергилия, но путает винительный и творительный падежи классической латыни.

«Человек с душой страстной и пылкой, с воображением возбужденным, «Геродот варварства», как его любили обозначать, он всячески испытал воздействие среды. Не безнаказанно прожил он в обществе, где не было ни одного крупного и деятельного человека, не имевшего убийства или предательства на совести, не бывшего или развратником, или насильником. Жизнь, сотканная из зверств и преступлений, не могла не притупить душевную чуткость «святого епископа». Друзей и покровителей церкви… Григорий всячески готов возвышать и восхвалять. Еретиков он называет «свиньями» и «собаками». Однако, изображая свою же полемику с одним из них, он чертит во всей красе их смиренной кротости проявления этой «собаки» и свои собственные во всей грубости оскорбительных и тяжеловесных аргументов. Итак, замечает историк, не следует доверять суждениям Григория, но можно и нужно верить его рассказу».

Очерки остались в рукописи: бдительные редакторы и «научная общественность» нашли иной рассказ о «Геродотах варварства» — унылый и безвредный…

Закрыты книги, сложены архивные листы. Осталось нечто важное, недосказанное… Значение достигнутого, смысл «научного дела», Добиаш-Рождественская определила в очерке жизни Ланглуа, сверяя опыт учителя с мыслями своего поколения: долг честного ученого-историка — строгая и критическая обработка фактов, обязанность — «прочность сделанного», уверенность — «гарантия непреходящего». В основе — свобода мысли. «Надо быть широким, смелым и прогрессивным в своей мысли» и «с величайшей жадностью ловить все широкое и далекое…».

Александр Савинов

ПРОЕКТ
осуществляется
при поддержке

Окружной ресурсный центр информационных технологий (ОРЦИТ) СЗОУО г. Москвы Академия повышения квалификации и профессиональной переподготовки работников образования (АПКиППРО) АСКОН - разработчик САПР КОМПАС-3D. Группа компаний. Коломенский государственный педагогический институт (КГПИ) Информационные технологии в образовании. Международная конференция-выставка Издательский дом "СОЛОН-Пресс" Отраслевой фонд алгоритмов и программ ФГНУ "Государственный координационный центр информационных технологий" Еженедельник Издательского дома "1 сентября"  "Информатика" Московский  институт открытого образования (МИОО) Московский городской педагогический университет (МГПУ)
ГЛАВНАЯ
Участие вовсех направлениях олимпиады бесплатное
онлайн калькулятор расчета забора Novacon. Заказать забор в Московской области просто: зайдите в наш онлайн-магазин и оставьте заявку. Крафтовые панели и секции в наличии на нашем складе.

Номинант Примии Рунета 2007

Всероссийский Интернет-педсовет - 2005