Методические материалы, статьи

Химия и жизнь Льва Федорова

Когда я собиралась на встречу с Львом Федоровым, главный редактор сказал мне: «Ну, тут же все очевидно, общественная функция ученого совершенно ясна на примере Сахарова, Капицы…» — и замолчал. Действительно, ученые, занимавшие исключительное место в общественной жизни, всегда были в истории России. Сахаров — редчайший пример возвращения к людям из мира подготовки к убийству. Вся беда в том, что подобные примеры относятся скорее к сфере исключений, чем правил. Таких людей крайне мало, их единицы. Жизнь каждого из них, их уникальный опыт в построении гражданского общества заслуживает самого пристального внимания. О том, как же ученый находит свое место в общественном движении, мы беседовали с доктором химических наук Львом Александровичем Федоровым.
Екатерина Павлова

С чего начинается Родина

В том обществе, где я прожил большую часть времени, духовная жизнь была задавлена. Этапы моей жизни сменялись вместе со сменой вождей. При Сталине получил школьное образование, при Хрущеве отслужил в армии и окончил университет, при Брежневе, Андропове, Черненко работал ученым-химиком в Академии наук, при Ельцине стал экологическим активистом.

Начнем с того, что с 1946 по 53-й был суррогат детства — учился в суворовском военном училище, в марте 1953 года стоял с автоматом у портрета только что умершего товарища Сталина. В том же, 1953 году меня выгоняли из комсомола как «скрытого еврея». Поскольку химиком уродился, попросил после суворовского направить меня в военно-химическое училище… там же вступил в КПСС. В армию пошел командиром химического взвода, «заряженный» двадцатым съездом КПСС и «Карнавальной ночью», — это были два главных события тех лет. Двадцатый съезд «разбудил» меня и больше никогда ни этой партии, ни этому государству я на слово не верил. В армии оказался в инженерной бригаде резерва Верховного Главнокомандования.

Только недавно вышла книжка, из которой я узнал, что это такое. Вначале у нас было всего две бригады, оснащенных королевскими ракетами, и в 1956-м они же получили первое ядерное оружие. Командир химического взвода в маленьком провинциальном городке, я тогда мог только догадываться, что стоял недалеко от ракет, от ядерного оружия, но ни разу ничего не видел. Как офицер-химик, занимающийся радиационной защитой, я имел бета- и гамма-радиометры. И вдруг начальник химсклада говорит: «К нам альфа-радиометр завезли!» Что-то не по профилю, не наш… Вечером он прибегает, говорит: «Увезли!» Ядерные бомбы скорее всего были в соседнем ангаре. Для них альфа-радиометры и привезли. Когда в 1959 году Хрущев сокращал армию, я вышел из нее и больше туда не возвращался. Сразу же поступил на химфак Московского университета.

Людей эпоха ломала. Мне повезло в том, что после университета я попал в Академию наук, где можно было находиться во «внутренней эмиграции», например, стать доктором наук, оставаясь самим собой, без сдачи моральных позиций. В Академии проработал 34 года, докторскую я защитил в 1983-м.

Лев Федоров
Конечно, общественно-активным человеком я был и тогда. Занимаясь ядерным магнитным резонансом, очень скоро я столкнулся с тем, что наши научные приборы — это слонопотамы, которыми пользоваться нельзя. Управление научного приборостроения Академии наук пыталось что-то делать, и я в 1972 году, в пик застоя, согласился стать заместителем начальника управления, полагая, что смогу изменить ситуацию. Пробыл там пять с половиной лет и понял, что проблема — системная. Научные приборы у нас плохи не потому, что чего-то не досмотрели, а потому что такова сознательная политика руководства страны. Они могли бы быть хорошими, но только в том случае, если бы все силы не бросили на подготовку к войне. Это надо было понять. Из управления я вернулся в науку.

…Иногда я думаю, а как я уцелел? В 1968 году, в ночь начала чехословацких событий, я провожал своего армейского приятеля. Мы всю ночь бродили по Москве, разговаривали. Он ехал на границу как техник по ремонту танков. Танки ушли вперед, а техников отправляли через несколько дней. После бессонной ночи я проспал и пришел в институт позже. А ведь тогда было расписание, какой академический институт в какой день должен поддержать ленинскую политику партии и правительства. На наш институт выпала епитимья «поддерживать» в первый день. Собрание случилось прямо с утра. Четверо ребят не поддержали, и я должен был оказаться среди них! Судьба…

Путь в экологи

В период между поздним Брежневым и ранним Андроповым в подсознании созрело желание найти абсолютно нерешенную научно-общественную проблему, для решения которой нужен квалифицированный химик. Возникло ощущение, что в своей области я выработал ресурс в поисках нового научного знания. Самой нерешенной, да и не решаемой проблемой была и остается экология. В начале восьмидесятых я начал собирать материал по диоксинам, еще не зная, что это — будущее советское химическое оружие, что слово «диоксин» — кодовое: если вы его произносите по телефону или на улице, включается записывающая аппаратура, милиционер может вас отвести в отделение и спросить, почему вы его произнесли. Диоксины — хлорорганические очень ядовитые вещества, они накапливаются в организме, а действуют в малых количествах. Диоксины образуются во многих технологиях помимо воли человека.

Весь мир мучился диоксиновой проблемой, только у нас — тишина, у нас ее будто бы не существовало. Во всем мире это — экологическая проблема, из которой военные что-то отсасывали для себя. У нас же это — только военная сфера, о которой рядовым людям (и ученым тоже) просто не положено ничего знать. Какие у вас были бы ощущения? Для меня это стало потрясением. Я начал копать.

У диоксиновой проблемы была одна особенность. По ядерной тематике из заграничных журналов в наших научных библиотеках вырезали все «нежелательные» работы. А диоксины почему-то не вошли в «подцензурный список». Таким образом, на территории нашего государства свободно находилось огромное количество иностранных работ по нашему же будущему химическому оружию. Я начал писать обзор по диоксинам, материал есть, а людям ничего не известно, как так? Во время научных командировок в Финляндию, Швецию поработал немножко и над этим, стал кое в чем разбираться…

14 апреля 1990 года по телевизору показали толпу возбужденных жителей Уфы. На каком-то заводе произошла утечка фенола, люди вышли на демонстрацию, заполонили весь город. «Нас травят фенолом!». А я понял — там не фенол, за кадром должно быть что-то посерьезнее. Как понял — не знаю, бывает же прозрение! Мне показалось, что в Уфе произошло что-то из ряда вон выходящее.

Я полез в книги и в статьях про диоксины обнаружил башкирские фамилии. Боже мой! Оказывается, в Уфе мы делали боевой гербицид, тот самый «эйджент орандж», каким американцы поливали Вьетнам. Мы производили его, конечно, по своей родной технологии, поэтому диоксинов «на хвосте» было еще больше, чем в США и Вьетнаме. Теперь уже все это доказано: что загрязнены и завод, и городская свалка. А тогда…

Начал искать кого-нибудь в Уфе, нашел «зеленого» профессора, который вывел людей на улицы. Написал и опубликовал большую статью в «Советской Башкирии», поднял бучу в Верховном Совете. Что человека толкает этим заниматься? Наверное, невыносимость знания, которым владеешь…

Ну а дальше я не мог не написать научную монографию «Диоксины как экологическая опасность. Ретроспектива и перспективы». Казалось, что время движется в нужном направлении и необходимы честные книги. Однако в тот момент в издательстве «Наука» только пожимали плечами. А уже в 1993 году позвонили и предложили ее напечатать, и книга вышла, мгновенно став раритетом. А для меня — толчком ко всем дальнейшим событиям. До сих пор на русском языке не было ни одного открытого документа, позволяющего считать диоксиновую проблему — общественной. И пошло: Чапаев, Дзержинск, Чувашия, Алтай, Волгоград, Оренбург… — диоксины начали обнаруживаться в самых разных местах.

Как в ситуации, которая сложилась в Советском Союзе, мог работать «несекретный» ученый? В условиях тотальной закрытости он мог только тыкать пальчиком и говорить: «вот здесь». И действительно, там находили то, что должно быть. Я отсюда, из Москвы, из своей квартиры могу сказать, где имеются диоксины. Это не шаманство, а наука, и самая удивительная сторона дела. Прискорбно, но у нас в стране сложилось племя людей, которые в своем секретном пространстве считают себя профессионалами, потому что им было поручено что-то измерить. Измеряют они довольно плохо, хоть трудятся в секретных организациях и считают себя персонами грата. И вдруг какой-то чудик из Москвы лезет им указывать.

Беда в том, что я не ошибался, поскольку хорошо знал западный опыт. Американцы прошли весь диоксиновый путь при подготовке войны во Вьетнаме, их результаты были опубликованы и мною прочитаны. К лету 1992 года все кончилось в том смысле, что проблема была названа, обозначена и описана. Встрепенулись, наконец, Минэкология и Минздрав, там стали произносить слово «диоксины» не шепотом, а вслух.

Экология химической войны

Я же к этому времени мысленно прошелся по заводам и понял, что диоксины в нашей промышленности есть практически везде, но особенно на той части химических заводов, которые ориентированы на войну. Понять это было нетрудно, как и то, что тысячи людей, работающих на этих заводах, теряют здоровье и жизнь и ничего об этом не знают, а государство выступает как химический террорист. Такое терпеть нельзя.

Я написал большую статью «Смерть замедленного действия» и летом 1992 года опубликовал ее в «Совершенно секретно». Главная мысль — диоксины и химическое оружие стоят рядом и одинаково опасны для ничего не подозревающих людей. Статья прошла почти незамеченной обществом, но были люди, хорошо ее изучившие, — военные.

В нашем, пока еще не очень гражданском обществе, военные рассуждают об уничтожении химического оружия примерно так: «Давайте все сделаем сами, по-тихому, чтобы «эти» не мешались». А «эти» — вся страна, мы с вами. И вот на одном таком закрытом совещании кто-то вспомнил про Льва Федорова и его статью. В общем я стал врагом для военно-химического комплекса (этот термин я же и ввел, и описал потом в статье «Комплекс химической смерти»). Пожалуй, это было неизбежно. Ведь кроме моих публикаций и сегодня ничего серьезного об «экологии химического оружия» не написано.

Потрясает отсутствие каких-либо признаков ответственности у нашего военного истеблишмента.

Когда в 45-м американцы создали атомную бомбу, книга об этом была написана прежде, чем бомбу взорвали. Военные, потратившие на Манхеттенский проект миллиарды государственных долларов, пригласили журналистов с улицы, и те ходили, смотрели и писали. Конечно, военная контрразведка позаботилась, чтобы ничего лишнего в книгу не просочилось, но вся историческая, социальная, организационная сторона, вся общественно интересная сторона проблемы была проанализирована и сразу после взрыва стала достоянием общества. Вот вам демократическое общество, в котором возможно сочетание открытости и секретности.

А у нас что происходит? Военно-химический комплекс ровно десять лет назад, в начале 89-го пришел в город Чапаевск и говорит: «Ребята, мы у вас построили завод по уничтожению химического оружия, давайте начнем, вы будете флагманами…». Военным и в голову не пришло, что в этом городе не менее пятидесяти тысяч человек погибло в тылу при производстве химического оружия! Производство в 45-м было закончено за ненадобностью. К 1989 году от той варварской эпохи осталось в живых лишь 104 человека, а в зале сидело уже следующее поколение. А у детей существует общественная память, да и на разоренное властями кладбище они ходят, там немало коллективных могил. В общем, жители ответили: «Нет, мы уже были флагманами. Давайте нам детали: технология, экология, здоровье…».

Любая замкнутая система в интересах самосохранения хоть что-то отдает окружающему миру, что-то теряет, модернизируется, чтобы себя сберечь. Но наши военные абсолютно ничего не поняли. И тогда, в апреле 1989 года граждане Чапаевска вышли на митинг и сказали: «Уходите!». Те: «Мы вам комиссию, мы то, мы се…». Еще несколько месяцев проходит. Заседают комиссии, собрания в клубе — общество по-прежнему ничего не знает о существе дела. Так военно-химический комплекс проверял себя на возможность приспособиться к новым условиям гражданского общества, жесточайшим образом держась за свою секретность.

Ну действительно, проштрафились ребята, сделали ненужное оружие, загубили массу людей, теперь бы тихонечко уничтожить его, забыть о нем и все — будем строить новое общество. И в Верховном Совете рассуждали так же. И тут нашелся какой-то Федоров, ему больше всех надо. Откуда, говорит, следует, что у нас нет такого же «химического хвоста» после подготовки к войне, как «ядерный хвост»? Кто гарантирует, что в военно-химической отрасли не было и не будет своего Чернобыля? Завод в Чапаевске запустить так и не решились, хотя к тому времени у Горбачева все — от экономики до экологии — решали генералы и КГБ.

Гражданское общество

Попытка расстаться с военным прошлым, сделав вид, что его не было, крайне опасна для общества. И я рванул в этом направлении, предложив государству решать не одну, а одновременно две проблемы: одна — уничтожение химического оружия, вторая — рассекречивание документов, анализ экологических и медицинских последствий подготовки к химической войне и их преодоление. Так же, как решаются проблемы в ядерном деле. Насчет рассекречивания, видимо, погорячился — этого и внуки не дождутся. Однако и без него к лету 95-го я набрал материал на книгу «Необъявленная химическая война в России: политика против экологии». На свой страх и риск. А.В.Яблоков издал эту книгу под эгидой Центра экологической политики России. Этот поступок послужил одним из предлогов для того, чтобы Шойгу выступил за выведение Яблокова из комиссии Совета безопасности России. Вывели, президент не вмешался.

В свое время мою самую первую публикацию по химическому оружию, помимо военно-химического комплекса, заметил Вил Мирзаянов. Он позвонил мне, мы встретились и решили написать совместную статью. В сентябре 1992 года она вышла в «Московских новостях» и, как выяснилось, вызвала большой переполох в верхах. В октябре ко мне в квартиру пришли с обыском. Затем последовал допрос в Лефортово. Такие вещи, как преследование конкретных людей, госбезопасность осуществляет по заказу, и в нашем случае «разобраться» с Мирзаяновым заказала секретная составляющая гражданского Министерства химической промышленности. А заодно и меня «прикнопить», чтобы не высовывался. Потом меня еще не раз вызывали на допросы. Теперь стало вроде полегче — я уже стал для них несъедобен, да и государственной тайны ни одной не выдал. Впрочем, и не мог выдать, потому что в последние десятилетия ни одной из них не знал.

Госбезопасность своими действиями сама толкнула меня в ряды активистов экологического движения. До этого я действовал как стихийный эколог: находил трудные экологические проблемы, анализировал их, писал статьи, это было индивидуальное действо конкретного ученого. Если хотите, я таким образом нашел себя в экологии, но еще не в экологическом движении. Но теперь я стал пытаться соединять научное знание с общественной активностью. Это — редчайшая вещь. Хотя примеры известны. Дмитрий Иванович Менделеев был членом всех мыслимых академий наук мира, кроме российской. И его было за что не принимать.

Кстати, этот человек умел домысливать все до конца, просто глядя со стороны. Именно так он раскрыл секрет бездымного пороха. Его создали во Франции, а у нас порох только дымный, а впереди — война… Менделеева попросили разобраться. Он проверил потоки снабжения французских заводов, тогда подобные сведения публиковали. А сделать вывод для химика не сложно. Так вынуждены действовать экологи и сегодня, в условиях тотальной секретности: если на химический завод в Чапаевске поступают сера и этиловый спирт — значит, там делают иприт дедовским способом.

Когда я вошел в квартиру после допроса в Лефортове, услышал телефонный звонок — звонил неизвестный мне тогда Святослав Забелин. Он звонил не из дома, а из… правительственного офиса (Забелин был тогда помощником Яблокова, а Яблоков — советником президента России.) Потом было еще несколько звонков, но все они не имели ни малейшего отношения к моей записной книжке. Как у всякого нормального человека, прожившего немалую жизнь в науке, у меня была пухлая записная книжка, из записанных там не позвонил никто. Звонила какая-то дама из Чебоксар, депутат из Верховного Совета, какие-то еще незнакомые люди… Записную книжку я выкинул.

Началась другая жизнь. Появилась новая записная книжка. Теперь на дружеских встречах экологов я не забываю выпить за КГБ, который меня, как тараном, воткнул в ряды экологических активистов и подарил мне новую жизнь.

Но если серьезно, проблема морали в Академии наук, мягко говоря, существует со времен, когда на выборах в академию «прокатили» Рамзина и проголосовали против исключения Сахарова, больше никаких Поступков наши академики не совершили. Но в наше время для организации, полагающей себя интеллектуальным центром страны, этого маловато… Единственное, чем помогли мне, — это вызвали и сказали: «Слушай, ну ты шумишь там, но не упоминай, ради бога, наш институт». И я честно не произносил его названия.

Ученый и общественное движение. Это многогранный и безумно тяжелый вопрос. Наука у нас самая многолюдная, докторов-профессоров — избыток. Сергей Кириенко провел недавно анализ и показал, что у нас общественная активность снижается по мере повышения уровня образования. Люди без высшего образования примерно вдвое активней людей с высшим образованием. Я могу написать целые простыни фамилий ученых, которые знают экологические аспекты проблемы диоксинов, химического, биологического, ракетного оружия и еще бездну подобных проблем и, которые могли бы отдать все это знание людям. Но ничего, спокойно сидят дома. Это значит, что общество наше, его элитная часть претерпели сильные нравственные трансформации. Обратимые?

Придя в общественное движение, я обнаружил, что экологическое движение, зарождающееся снизу, не имело серьезного элитного знания в целом ряде экологических вопросов. В анти химическом движении, например, все решалось интуитивно, хотя, как правило, верно. Необходимо было внести научное знание, и я написал уже упомянутую книгу по химическому оружию специально для того, чтобы экологические активисты получили фундамент для своих действий. В ней нет ни грамма научного вранья , вместе с тем она написана так, чтобы читать и использовать могли непрофессионалы. Тогда они смогут «ломить» вперед. Кстати, эта книга оказалась и на рабочих столах военно-химических генералов, а в министерстве Шойгу с перепугу была даже засекречена.

Самым главным я считаю то, что мы с Яблоковым (и наши коллеги) вносим знание в общественное экологическое движение, фактически придавая движению более фундаментальный характер.

Из движения, возникшего после событий в Чапаевске, в 1993 году, вырос Союз «За химическую безопасность». Теперь у нас уже более 20 местных отделений.

Не так давно я был на приеме у главы администрации Президента России, секретаря Совета безопасности Н.Бордюжи. Скоро десятилетие чапаевских событий, а начальство наше так до сих пор и не поняло, что или оно уничтожает химическое оружие в согласии со всей страной, или оружие останется лежать не уничтоженным. Игнорировать население уже не удастся, нужно поддерживать с ним непрерывный диалог. На эту тему мы и говорили. Нам нужны не столько деньги на уничтожение оружия, сколько ответственная власть, чтобы можно было нормально организовать этот редкий по опасности процесс. А началось с того, что мы составили очень жесткое заявление общественных организаций. Под ним подписались 79 экологических и правозащитных организаций России — от Чукотки до Брянска. Однако, когда я запаковывал его в конверт и бросал в почтовый ящик, не надеялся, что прочтут. Прочли. Вызвали.

Вскоре Бордюжу сняли, а дело очередной раз списали в архив. Что ж, спринтерские порывы не всегда оказываются результативны, тем не менее мы сыграли хорошую партию. Она оказалась возможна только благодаря соединению общественного движения с научным знанием, только так удастся в нашем государстве что-то совершить. И Яблоков, и я, и Забелин как ученые в общественном движении нашли для себя нишу, в которой можно эффективно работать, строить гражданское общество. Что мы и пытаемся делать.

Лев Федоров

ПРОЕКТ
осуществляется
при поддержке

Окружной ресурсный центр информационных технологий (ОРЦИТ) СЗОУО г. Москвы Академия повышения квалификации и профессиональной переподготовки работников образования (АПКиППРО) АСКОН - разработчик САПР КОМПАС-3D. Группа компаний. Коломенский государственный педагогический институт (КГПИ) Информационные технологии в образовании. Международная конференция-выставка Издательский дом "СОЛОН-Пресс" Отраслевой фонд алгоритмов и программ ФГНУ "Государственный координационный центр информационных технологий" Еженедельник Издательского дома "1 сентября"  "Информатика" Московский  институт открытого образования (МИОО) Московский городской педагогический университет (МГПУ)
ГЛАВНАЯ
Участие вовсех направлениях олимпиады бесплатное
онлайн касса купить цена К маркировке упакованной воды все готовы. Старт сегодня.

Номинант Примии Рунета 2007

Всероссийский Интернет-педсовет - 2005