Невостребованная столица, или Игра в бисер по-русски

Орвар Одд, то есть «Священная стрела», — имя Вещего Олега в одной из древних скандинавских саг. Очевидно, это посмертное его имя. Другими словами — прозвище. Олег был объединителем Северной и Южной Руси. Но почему-то мы не обращаем внимания на то, что его гибель от укуса змеи в 912 году в Старой Ладоге (об этом говорят северные летописи) совпала с появлением на небе кометы Галлея, которая в середине лета необычно близко подошла к Земле и висела, как утверждают летописцы, «копейным образом». То есть в виде наконечника копья, дротика или «священной стрелы».

Раскопав в пушкинское время «Олегову могилу», историк Зориан Доленга-Ходаковский нашел в ней обожженные огнем кости и древний двушипный дротик. В посмертной жизни Олегу против его змея это оружие было крайне необходимо. А в 1995 году в слое X века археологи обнаружили на Земляном городище Старой Ладоги рисунок крылатой стрелы, сделанный на обломке звериного ребра.

Где же эта самая Ладога и почему мы так мало о ней знаем?

Прорицание Орвару Одду Михаилу Володину

Не ворону битвы, не даже двушипной змее.
Достанешься в Заморье, Вещий, хозяину брода.
На Млечной реке по еловой взойдет кисее
Копейное знаменье конунга Орвара Одда.

Ладьи на колесах — я вижу — идут на Царьград.
Я слышу кряхтенье Руси, подпирающей днища.
- Се Дмитрий Солунский! — враги про тебя говорят.
Но примешь ты яд. И отравлена будет не пища.

Четыре хвоста у кометы, четыре крыла.
Невенчаный лоб ненаследной лоснится короной.
Но дивная мета в алмазах — в полнеба стрела,
На что тебе, князь, если кружишь дозорной вороной.

На собственной тризне. Роскошная сага соврет.
Забудется имя. Каленое жало возложат
На хладное лоно. Ты — Одд. Ибо все наперед
Открыто тебе. Но тебе это вряд ли поможет.

Ты — бред геральдиста, эскиз на кабаньем ребре,
Ты сторож излуки, смотрящий из-под небосклона
На храм византийский, что встанет на том вот бугре,
На мальчика, что без копья одолеет дракона.

Тебе суждено умереть от коня своего.
Отдай его Велесу, но через тридцать три лета,
Как станешь стареть, если глянешь в глазницы его
И выдержишь взгляд — пересилишь пророчество это.

В двенадцати километрах от впадения Волхова в Ладожское озеро и в ста двадцати километрах от Петербурга расположен небольшой поселок. До 1704 года он был городом и назывался просто Ладога. «Устарела» Ладога при Петре Первом, основавшем Новую Ладогу в устье Волхова.

С начала XIX века в Ладоге ведутся археологические исследования. И за два столетия изучили два процента древнего культурного слоя. По площади — мало. По результатам — много.

Летом 1997 года небольшая экспедиция доктора исторических наук Евгения Рябинина, работавшая на средства, собранные по подписке среди московских литераторов, художников и журналистов, открыла в двух километрах от Старой Ладоги на реке Любше древнейшую на территории Северной Руси каменную крепость. Результаты исследования еще не опубликованы, но уже сейчас можно утверждать, что каменная стена, высотой более двух метров, сохранившаяся внутри земляного вала, относится в самом крайнем случае ко времени Олега Вещего. Дело в том, что при раскопках Рябинин не обнаружил гончарной керамики, а гончарный круг и сделанная на нем посуда появляются в этих местах только начиная с 930-х годов.

Специалисты-археологи предполагают, что, возможно, Любшинская крепость еще древнее. Ведь подобные крепости встречаются только на территории Великой Моравии. Если будет доказана тождественность Любшинской и моравских крепостей, получится, что Рябинин нашел одну из самых первых крепостных построек западных славян, пришедших на территорию Восточной Европы и расселившихся здесь в VI — VII веках.

Нынешним летом раскопки в Любшинской крепости должны возобновиться: археологи только вышли на древний культурный слой. И исследование всего двух квадратных его метров дало около семидесяти находок. (Такой концентрации нет даже в самой Ладоге!) Да и сама крепость, хоть и стала научной сенсацией года, нуждается в комплексном изучении. Нет сомнения, что уже через несколько лет этот памятник станет классическим и будет музеем под открытым небом.

Культурный слой Старой Ладоги обладает удивительным свойством консервировать органику. Кожаные и деревянные изделия, пролежав более тысячи лет в земле, выглядят, как вчера изготовленные. По данным дендрохронологии, основание Ладоги относится к 753 году. Это значит, что в 2003 году мы будем отмечать не только трехсотлетие Санкт-Петербурга, но и 1250-летие его исторического предшественника — Ладоги.

В Ладоге с середины IX века пересекались два главнейших для Европы торговых пути — из Варяг в Греки и из Варяг в Хазары. Об этом свидетельствует тот же культурный слой, в каждом квадратном метре которого археологи находят в среднем полдюжины домонгольских бус. Бусы не только привозили из Индии, Закавказья, из арабских стран и из Западной Европы, но и изготавливали с 780-х годов в самой Ладоге (стеклодельная мастерская обнаружена на Староладожском земляном городище тем же Е.А.Рябининым). Среди бус встречаются и те, которые летописец Нестор, посетивший Ладогу в 1114 году, назвал «глазками стеклянными».

Это «глазчатые бусы» ладожского типа. Они похожи на панцирь божьей коровки (только крупнее). Кстати, и русское слово «глаз» пошло от этих самых «глазков». (На языке викингов «glass» — стекло или янтарь.)

Рябининская мастерская недокопана, а потому и не опубликована.

«Глазки» были, как считают некоторые исследователи, первыми русскими деньгами. Арабский путешественник X столетия пишет, что за крупную красивую бусину на Руси можно купить раба или рабыню. «Глазки» и бисер ладожане меняли у окрестных охотников на пушнину, а пушнину продавали арабским купцам за серебро. Самое удивительное было то, что мастеров для выделки стекла ладожане вывезли тоже с арабского Востока. Оттуда же наладили и бесперебойную поставку необходимого для стеклоделия сырья — золы солончаковых растений.

Поразительно, но обнаружение Евгением Рябининым стеклодельной мастерской, работающей по арабской технологии с конца VIII столетия, позволило совершенно по-иному взглянуть на начальную страницу русской истории.

В ладожской стеклодельне с «глазками стеклянными» «вываривалась» будущая Россия.

Через несколько десятилетий накопленного капитала хватило, чтобы пригласить в Ладогу викинга Рюрика, который, по замыслу ладожан, должен был обеспечить безопасность торговых караванов на Балтике. По новгородским и Иоакимовской летописям мы даже знаем имя того промышленно-финансового гения ильменских словен, при котором начала работать ладожская мастерская, — Гостомысл, то есть Намысливший Гостей.

Два, а по другим источникам, три года Ладога была первой столицей Северной Руси. Именно отсюда «есть пошла Земля Русская». На те же добытые при «тройном обмене» арабские деньги Рюрик отстраивает Новгород (точнее, Рюриково городище близ современного Новгорода), а его наследник Вещий Олег объединяет Северную и Южную Русь.

По Новгородской летописи, Вещий Олег умирает от укуса змеи именно в Старой Ладоге. Над берегами Волхова высятся уникальные сооружения из земли и камня — сопки. Все они относятся к VIII — X векам. Среди сопок Ладоги только одна может претендовать и своим местоположением, и своими размерами на «могилу Олега». Это так называемая полая сопка, частично раскопанная еще в пушкинское время польским историком Зорианом Доленгой-Ходаковским.

За последние годы Ладога стала местом, притягивающим все большее число туристов. Активно интересуются Ладогой скандинавы. Их можно понять: викинги называли Ладогу Альдейгия и не считали чужим городом. Здесь, как утверждают саги, скандинавские купцы пересаживались с морских судов на речные. Об этом свидетельствуют и многочисленные заклепки от морских дракаров, сохранившиеся в культурном слое, и не имеющий аналогов в Северной Европе клад из двух дюжин кузнечных и ювелирных инструментов, обнаруженных на Земляном городище.

Любопытно, что в состав клада входят и скандинавская бронзовая фигурка бога Одина, и женская подвеска из убора славянки. Такое сочетание для Ладоги очень характерно. Примерно так соседствовали скандинавский и балто-славянский ножи, найденные прошедшим летом на территории древнейшей каменной крепости Руси. Через Ладогу прошли королевские династии, христианизировавшие Швецию и Норвегию. Да и само слово «Русь» свое современное значение приобрело именно здесь, в первой столице Руси, где за век до призвания Рюрика бок о бок жили скандинавы, финны и словене. Ладога, давшая, кстати, имя и самому Ладожскому озеру, и впрямь была пра-Петербургом, а можно сказать, что и древней моделью того, что сегодня зовется полиэтническим мегаполисом.

В имени «Ладога» явственно звучат ласковое обращение к любимому или любимой «лада» (Ярославна так будет звать Игоря) и любимое восточными славянами слово «лад», и, конечно, столь ценимое ладожанами речное судно — ладья. Но ни к ладу, ни к ладе, ни даже к ладье название города не имело никакого отношения.

Ладога, лодога, лодуга, лудога, лудуга, лудошь — это все древнерусские названия местной разновидности рыбы сиг, когда-то шедшей в Ладожку на нерест. Но мясо лудоги — лудожина. А варианты «ладожина» и прочие Словарем древнерусского языка XI — VII веков не зафиксированы. Значит, исходный вариант — «лудога». Очевидно, из-за этой рыбы и устраивали неолитические стоянки на территории будущей крепости первые обитатели этих мест — первобытные охотники и рыбаки.

После того как в тридцатые годы Волхов перегородили плотиной, а рядом возвели алюминиевый комбинат, «лодуги просоленой» или «ладоги бочешной» (так в книгах XVI и XVII веков) отведать можно только за столом у рыбаков. И только профессиональные рыбаки способны отличить волховского сига от лудоги. Николай Иванович Орлов, директор новоладожского предприятия «Прибрежный лов» (рифма тут, как замочная скважина в область магических заговоров древних охотников и рыболовов), рассказал мне, что сига отлавливает у плотины Волховский рыборазводный завод, а лудогу промышляют на лудах, то есть береговых отмелях Ладожского озера. Вообще-то лудога мельче сига. Но если лудоге лет пять, а сигу, скажем, три, — без бутылки и ихтиолога не разобраться.

Сига и лудогу предлагают в местном магазине и на перекрестке Мурманского шоссе не в соленом (как в старину) и не в жареном (как в питерских ресторанах), а в копченом виде. И горячее, и холодное копчение у ладожан равно популярны. Продавцы, покупающие сига и лудогу у рыбаков, сами ее коптят. И ту, и другую рыбу они называют сигом.

Лудога была едой, сиг стал деликатесом. Полукилограммовый копченый сиг летом 1997 года стоил на шоссе от четырех до пяти долларов. (Не патриотично, но в своих ценах мы слишком запутались, чтобы приводить их в рублях.)

Итак, озеро названо по городу, город — по реке, река — по рыбе, а рыба по месту нерестилища, ведь луда или лудоша, как повествует все тот же Словарь древнерусского языка, — каменистая коса, отмель или остров. Крепость и впрямь стоит на лудоше — белокаменном острове. Из местной белой, а точнее, чуть сероватой плиты сложены крепостные стены, а в XII веке, если верить фреске из Георгиевского собора, была даже сделана вымостка набережной.

Словене ловили на луде лудогу, а выловили имя первой своей столицы.

Впрочем, скандинавы, называя Ладогу «Альдейгия» (Aldeigja), видимо, образовали имя города от финского «Alode-joki» («Нижняя река»). Это Волхов в его нижнем течении, и, видимо, одновременно — Ладожка, текущая как бы снизу, от озера.

…Три года назад я приехал в Ладогу, чтобы попытаться отыскать какую-то связь между «Олеговой могилой» и Георгиевским собором. О соборе и об одной из его фресок, где Победоносец едет с оранжевым флажком, а усмиренного Божьим словом змея ведет на пояске (как козу или собачку) дева Елисава, в последнее время много говорили. Подходила к концу его многолетняя реставрация.

Георгиевский собор — современник «Слова». И я надеялся, что Георгиевский храм и «Олегова могила» (если это и впрямь она) будут наглядно сопоставлены в самом ладожском пейзаже. Земной рельеф — тот же текст, особенно когда речь идет о мифе. А в данном случае летописное предание об Олеге и церковное предание о посмертных подвигах Георгия — зеркальны. У Олега против его змеи не нашлось боевого копья. Такого, как у Одина. Или как у Перуна, раз в году побеждающего своего змееподобного противника. Или хотя бы такого, как у привычного нам весьма позднего Георгия, с московского герба.

Это только ладожскому Георгию копье ни к чему. Он разит куда более надежным оружием.

Ладожане знали, что зло сталью не искоренить, а потому греческий мастер очень бережно и, похоже, даже с юмором, в красках пересказал страницу из Жития Святого воина. Георгий — совсем мальчик! — едет к городу на фоне стилизованных под ладожские сопки иконных горок. Конь у него белый в серых яблоках. Правое переднее копыто написано так, что невольно приходит на ум реминисценция с фальконетовским Медным Всадником: оно упирается в землю за спиной змея, но на самой фреске как бы касается хребта чудовища. И смотрящему кажется, что всадник змея попирает. А змей — с пустыми бельмами зрачков и залихватским рогом на макушке он великолепен! — покорно выползает из реки на белокаменную набережную, и Елисава, смастерившая из своего пояска-убруса поводок, свободной рукой делает дланью жест: «Пожалуйте в ворота!» Она ведет его в город не по прихоти: каждый язычник должен увидеть, что за сила у Слова Божья.

Могли ли строители Георгиевского собора не вписать антитезу Олег — Георгий в структуру ладожского ландшафта? Я полагал, что не могли. Только вот те два километра, о которых я услышал, когда уже выезжал из Питера, это, как мне представлялось, слишком много, чтобы диалог храма и сопки был бы явственен.

Но от того, что я увидел с «Олеговой могилы», дыхание у меня перехватило.

Георгиевский собор и «полая сопка», она же сопка Ходаковского (так зовут «Олегову могилу» в честь срывшего ее вершину в 1820 году исследователя), — две зеркальные точки на дальних краях одной волховской излуки. Натяни между ними мысленную тетиву, и она коснется противоположного берега. Это значит, что и от Георгия, то есть от ладожской крепости, «могила Олега» — самая дальняя, еще не перекрытая деревьями правого берега точка. А следовательно, на ней и должен был находиться ближайший к Ладоге сторожевой пост.

С дивинца этой сопки, откуда «дивились», то есть смотрели за округой ладожские сторожа, открывается на север вид до Велеши и Любши. А с Любши хорошо видны сопки Горчаковщины, последние из волховских погребальных насыпей. За ними во времена Рюрика и Олега была лишь болотистая пойма Ладожского озера.

Сопки и курганы обступали Ладогу со всех четырех сторон, но именно с севера исходила наибольшая для города опасность. Потому так тщательно и построена эта цепочка: Горчаковщина — Любша — «Олегова могила» — крепость. Таков путь «зримого телеграфа» ладожских сторожей. Изыми сопку Ходаковского, и город, как без глаз.

…Ветер гнал волну с Ладожского озера, и директор музея Людмила Губчевская обмолвилась, дескать, Волхов идет назад, а это плохая примета. . .

- Ну ясно, плохая, — отозвался за спиной мой сын, тогда еще школьник, — ветер в паруса находников!

Устремившаяся к своему истоку река — зрелище страшное. Это как сворачивающийся на глазах Иоанна Богослова свиток небес, как «вывернутое наизнанку» и текущее вспять время автора «Слова о полку Игореве». Это крушение миропорядка. Это, наконец — «ветер в паруса находников».

Но если вся наша жизнь проходит в координатах этой метафоры, куда же нам положить объявившегося в Ладоге через тридцать три года и внезапно скончавшегося Олега, как не в основание первой из трех станций ладожского «зримого телеграфа»?

Что-то подобное мы знаем по Петербургу. Доменико Трезини так прорубил просеку Большого проспекта Васильевского острова, чтобы одним концом мысленное ее продолжение выходило на Трубецкой бастион Петропавловской крепости, а другой конец упирался в Костыльную заставу на берегу Финского залива. Когда шведы появлялись в акватории, на «костыле» взвивался флаг. Дозорные его видели прямо с бастиона.

Народная молва не сберегла предания о том, в какой из сопок лежит Вещий Олег. Разорение Новгорода и Ладоги московскими князьями, потом опричнина и наконец польская интервенция — все это разрушило хрупкую мозаику ладожского мифа.

Вот один из здешних сюжетов.

Ни Новгород, ни Ладога не знали лаптей. Тут ходили в кожаной, мы бы сказали фирменной, обуви. Но когда археологи раскрыли мастерскую средневекового сапожника, то в самом верхнем ее слое обнаружили пару стоптанных московских лапоточков.

Оккупант переобулся прямо в мастерской.

И мастерской не стало.

По Писцовой книге 1568 года, в Ладоге сто двенадцать тягловых, то есть платящих в казну подати дворов. Живут в них рыбаки и рыботорговцы, хлебники и калачники, портные, сапожники, кузнецы и горшечники. Есть даже портомои (прачки мужского пола, ибо на Севере стирка дело тяжелое, а зимой и вовсе неженское). Зарабатывают на жизнь — и себе, и государству! — щепетинники. Это те, кто изготовляет дранку для кровли, рубит гонт и лемех для куполов церквей, а из тончайшей осиновой стружки свивает цветы на Вербное воскресенье и Пасху. Исправно платят налоги два гусельника и один скоморох.

А через четыре года, в 1572, тягловых дворов лишь около тридцати. Это в 1570 и 1571 погуляли опричники Ивана Грозного.

Тридцать вместо ста двенадцати — значит, скорее всего не пощадили ни одного, выжгли город дотла. Но уцелевшие ладожане за год сумели отстроиться. Среди них — все те же два гусельника и один скоморох. А если жив скоморох, должно быть живо и предание.

Увы, в народной памяти до наших дней удержалась лишь местная, очень древняя топонимика: Победище, Княщина, Парамонов ручей, Висельник, Плакун, Морьещина, Велеша, Любша, Поляща (или Поляша)… Но о чем говорят эти названия, спрашивать надо не у местных крестьян, а у историков и языковедов.

Ходаковский в 1820 году сообщил в «Сыне Отечества», что хочет раскопать «Олегову могилу». Но к сопке Ходаковского имя «Олегова могила» пристало не раньше конца XIX века, когда генерал-полковник и археолог Николай Ефимович Бранденбург выпустил том староладожских исследований. Где и обронил такое вот наблюдение о раскопанной Ходаковским сопке: «Курган поражает своей выдающейся величавостью, не имея далеко кругом себе соперников, и при взгляде на него невольно приходит в голову поэтическая легенда новгородской летописи о смерти и погребении где-то здесь, в окрестностях на Волхове, Олега Вещего».

С позиций нынешнего дня генерал был историком-дилетантом, но артиллерист-то он кадровый. Глаз на местность у него по-мандельштамовски «хищный», то есть профессиональный.

С очень большой долей вероятности мы можем полагать, что перед нами именно Олегова — без всяких кавычек — могила. Своим исключительным местоположением она выделяется среди прочих сопок и курганов. Это центральная насыпь Урочища Сопки, или, как еще недавно говорили ладожане, — Морьещины. (Ударение на первом слоге.)

Этот топоним сотрудница музея Гузель Николаи услышала в начале семидесятых от бабы Насти, первой сторожихи тогда только что созданного Староладожского музея. Фамилия бабы Насти ныне уже забыта. Помнится только, что именно баба Настя первой принесла в музей свою прялку, едва ли не лучшую в нынешней коллекции.

Бабу Настю никто не расспрашивал о местной топонимике. Просто однажды она шибко ругалась на кого-то, кто подкопал ее картошку в этой самой Морьещине. На вопрос, а где же растет картошка, сторожиха уточнила, что «там, где мертвые». Что тоже было ценным свидетельством: кто похоронен в сопках, ладожане не помнят, но что сопки — именно погребальные насыпи, знают даже дети.

По Морьещине протекает Морев ручей. За ним лежит, соответственно, Заморье.

В Новгородской летописи читаем: «Шел Олег к Новгороду, а оттуда в Ладогу. Иные же говорят, что идущего его за море и ужалила змея в ногу. И оттого разболелся и умер. И есть могила его в Ладоге».

В переводе особенно отчетливо звучит, сколь странно летописцу само упоминание о каком-то несостоявшемся походе престарелого Олега «за море». Дело в том, что Олег никогда не ходил в походы на север или запад. Только на юг. Но летописец честен и не считает возможным опустить малодостоверное свидетельство.

Логично допустить, что в данном случае произошла какая-то смысловая подмена. И нетрудно догадаться, какая именно: «за море» — это Заморье, то есть место за городом мертвых, за сопками Морьещины. Тогда путь Олега вдоль Волхова обретает единый вектор: Новгород — Ладога — Заморье.

Как же назывался следующий за Морьещиной пункт ладожской топографии? Да так же, как и сейчас, — Велеша. Только ныне это мирная деревенька, а во времена Олега — капище Велеса.

Известно чешское, записанное еще в XV веке проклятие. Как у нас человека могут посылать «к черту», а могут и «к богу», так у славян посылали «к Велесу за море». Но то, что в позднем средневековье было ругательством, во времена Олега таковым, разумеется, не являлось. «К Велесу за море (или в Заморье)» — языческая идиома, эвфемизм смерти. Ведь капища Велеса вымазаны кровью человеческих жертвоприношений. Но тогда очевидны смысл и логика древней саги, ставшей материалом для летописца. В саге, сочинении устном и сугубо языческом, говорилось, что Олег шел в Новгород, а оттуда в Ладогу. А из Ладоги он шел за Морев ручей, к Велесу за море…

Искал смерть, понимая, что дело его жизни сделано, и надо, как было обещано, уступить власть Игорю? (Между прочим, тому уже под сорок!) Хотел взглянуть в желтые немигающие глазки собственной, тридцать три года как напророченной волхвами гибели, чтобы, выдержав взгляд рока, вернуться в Киев и «побить волхвов», начав, разумеется, с местных, ладожских?

Последняя формула взята нами из Архангелогородской летописи. Увидев череп коня, Олег произносит: «Воистину солгали мне волхвы наши. Да вернувшись в Киев, побью волхвов!»

Побить волхвов — это серьезно. Язычнику такое, пожалуй, и в голову не придет. Даже если он князь или конунг. А если пришло, значит, вино старой веры уже прокисло. И самое время заменить веру. Ну как оступившегося коня, что ли.

Но коня меняют на другого, а волхвов после их избиения на других уже не поменяешь. Казнь волхвов равносильна казни богов.

Итак, «побью волхвов» — последнее намерение и последние слова Олега. Слова эти тем удивительнее, что тоже содержат в себе пророчество. Круг замкнулся: волхвы предсказали смерть князя от коня, вещий князь предсказал гибель волхвов от княжеской десницы. Князь ждал тридцать лет и три года. Волхвам тоже придется подождать. До крещения Руси еще семь с половиной десятилетий.

Олег всю жизнь стремился к Царьграду. В 907 он у стен Константинополя заставил Византию откупиться. Но через четыре года его послы подписали с Византией новый, фантастически выгодный для Руси мирный договор. С чего бы грекам идти на новые уступки? В 911 году Олег им не угрожал, он спокойно сидел себе в Киеве… А может, на уступки пошел как раз Олег, поняв, что с Царьградом куда выгоднее торговать, будучи христианином? Думаю, что только это могло подвигнуть греков на пересмотр договора в пользу Руси.

И не по стопам ли Олега скоро пойдет его любимица Ольга?

Византия нужна Руси не меньше, чем Русь Византии.

Ладога и Царьград — два полюса ойкумены Восточной Европы. Из Царьграда открыт путь в Средиземноморье, из Ладоги — в Варяжское море. Значит, Олег политически сшил Север и Юг Руси, а экономически — Северную Европу с Южной. И отныне Русь должна гарантировать, что этот шов никогда уже не разойдется.

Так успел или не успел креститься Вещий Олег?

В любом случае хоронят его как язычника.

«Олегова могила» — центральная насыпь в Заморье. Она и после раскопок Ходаковского среди окрестных сопок — как великан на людях или как взрослый среди детей. Высота ее и сегодня метров десять. Это при том, что Ходаковский срыл Олегову могилу как минимум на треть.

Ладога для скальдов сначала «Альдейгия» (упоминание этого имени относится примерно к 1010 году), а потом Альдейгьюборг. Город, заложенный в середине VIII века, очень скоро стал крупнейшим в Восточной Европе торговым и ремесленным центром.

Повторим: Ладога — это пра-Петербург. Отличие, как заметил один из моих тоже заболевших Ладогой московских друзей, лишь в том, что Ладога — окно не в Европу, а в Россию, то бишь на Русь.

В Ладоге бок о бок жили скандинавы, словене, финны и балты. Здесь звучала арабская, греческая и тюркская речь. Скальды и сказители только Альдейгьюборг да еще подчиненный ему Алаборг считали «своими» городами. Тут еще не кончалась их родина, но уже начиналась Гардарика — Страна Городов. Тут соединялись два великих торговых пути. Тут, в устье впадающей в Волхов Ладожки, под защитой крепостных стен должна была находиться гавань. (Об этом упомянуто в саге о Хрольве Пешеходе.)

Альдейгьюборг — последний пункт, до которого доходят морские суда скандинавов. Дальше надо идти на речных судах. Поэтому где гавань, там и верфь. Недаром же в таком количестве попадаются археологам корабельные заклепки, которыми викинги скрепляли борта дракаров. И чего стоит один только клад из двадцати пяти кузнечных, слесарных, столярных и ювелирных инструментов, обнаруженный в 1975 году на здешнем Земляном городище экспедицией Е.А.Рябинина! Клад лежал почти на самом материке и потому датируется серединой 750-х годов. Двенадцать веков стерегла этот клад крохотная бронзовая головка всесильного Одина, украшенная стилизованными под воронов и смыкающимися над ней в кольцо рогами.

Бог Один оказался хорошим хранителем: клещи, кусачки, плоскогубцы и прочее — все это после реставрации находится в рабочем виде. От современных их отличает разве что изысканность дизайна. Во всей Европе нет подобного комплекса инструментов этого времени. Поэтому рябининский клад за два десятка лет успел объездить уже полмира. А постоянное место его хранения — Государственный Эрмитаж.

Но часть находок экспедиций Рябинина, Петренко, Равдоникаса и других археологов хранится в Староладожском музее. Что-то в постоянной экспозиции, но большая часть, конечно, в запасниках.

Тот же Евгений Рябинин открыл на Земляном городище остатки двух больших, судя по зарезам, лестниц в настиле полов двухэтажных домов — «дворца Олега» и «дворца Игоря». Один над другим. Нижний — в 170 квадратных метров (площадь первого этажа) — стоял с 894 по конец 920-х. Верхний — по первому этажу трехсотметровый — с 930 по 950-е. Дворцы эти уже стали классикой русской археологии. В них найдены осколки стеклянных сирийских кубков, игральные деревянные и шиферные фишки.

Данные дендрохронологической экспертизы, проведенной Н.Б.Черных на материалах экспедиции Рябинина, свидетельствуют, что на первые постройки в Ладоге пошли деревья, срубленные еще в 753 году.

По самым заниженным подсчетам, сделанным Евгением Рябининым, в культурном слое Ладоги (напомним, что изучено только два его процента) лежит не менее четверти миллиона домонгольских бус.

А помимо них — та самая древняя и самая тайная русская тайна. Тайна, волновавшая еще летописца Нестора: «Откуда есть пошла земля Русская».

Андрей Чернов