Методические материалы, статьи

Дилемма доктора

Новая притча об Ахиллесе и черепахе

Эвтаназия — только одна из проблем, обрушившихся на человечество в конце века вследствие вмешательства науки в привычную модель жизни и морали. Если бы наука могла делать все то, что она действительно может, говорят ученые, и делать открыто, не скрываясь, — ко всем потрясениям обывателя от стремительности развития мира прибавилось бы еще не одно.

Старая модель понимания жизни и смерти просто не выдержит, она и так трещит по швам. Началось то, что не без журналистского нажима описано в знаменитой книге А. Тоффлера «Футурошок».

Основная мысль Тоффлера такова: новые технологии не стоят на месте, а этическая модель понимания жизни и смерти — черепаха.

Количественные изменения накопления технологий не видны массам, но когда они переходят в новое качество, ослепляют. Ослепленные толпы способны разнести цивилизацию в куски. Потому что человек, во-первых, не готов осознать, какого чудовищного могущества он достиг, а во-вторых, потому, что должен выбирать, что теперь с этим делать. Выбирать, как известно, трудно, мы рады переложить ответственность на плечи других — это опасность номер раз. Опасность номер два — слишком быстрый темп перемен.

Ахиллес должен, просто обязан бежать так, чтобы не обгонять черепаху!

Опасность номер три заключается в нарождающемся движении от прогресса. Ретромания порождает фундаментализм разного типа. Новый миф о добром дикаре и спасительной природе требует запретить науку. Рассмотрев цифровые технологии сквозь призму Оруэлла, заговорили об опасности тотального контроля и манипулирования сознанием. Боязнь добавок, «химии» (кстати, далеко не беспочвенная, ибо массовое производство лишено морали) — нагнетает пищевые фобии. Поэтому мы должны поспешать по пути прогресса не торопясь.

Тоффлер, наверное, сам находился под ослепляющим воздействием прогнозов. Почти все они сбылись. И ничего, в сущности, не произошло. Хотя нет, произошло, но не так, чтобы много… Почему? Можно валить все на шоковую апатию или изменение парадигмы мышления всего человечества. А можно…

Можно обратить внимание на морально-юридические силы, чего Тоффлер не сделал. На ту черепаху, которая ползет и знает про себя: зачет будет «по последнему».

Что сказал адвокат дьявола

Диспут предполагает наличие двух сторон, даже дьяволу в теологических спорах полагался адвокат. А ратующие за эвтаназию далеко не похожи на дьявола. Наоборот. Их рвение проистекает из сострадания, чувства гуманного, христианского, точнее — общерелигиозного, даже инстинктивного.

Наиболее чувствительные люди во все времена с ужасом смотрели на страдания безнадежно больного. И во все времена, поняв, что ему не выкарабкаться, а боль все нарастает, живучий пациент просил яду. «Вы будете мне большим другом, если дадите мне пистолет!», — со слезами молил умирающий Тургенев друзей. Но не получил его: мораль осуждала самоубийство безусловно. Агония несчастного, умирающего от рака спинного мозга писателя была чудовищно тяжелой и долгой. Он кричал, бился, сутки шли за сутками, а смерть не приходила. Оставалась только одна боль без конца и без края…

Доктора и в особенности близкие безнадежно больного, уходящего человека страшно мучаются, глядя на него. Тертые медики (излишняя сентиментальность этой профессии не свойственна) и те не выдерживают. И хоть шепотом, но начинают призывать облегчение в любой форме. Это все, что разрешено медику. Врачи древности понимали проблему агонии, долгого умирания очень хорошо и часто носили при себе яд — для себя, не для пациента.

В старину жизнь была длинной не часто. Краткость жизни вошла в пословицу, стала неотъемлемой частью мироощущения античности. И все же люди кончали с собой, предпочитая легкую смерть тяжелой.

С христианством все изменилось. Самоубийство приобрело статус смертного греха. Церковь отказывалась хоронить самоубийц, пусть и измученных смертельной болезнью.

Величайший парадокс развития веры: идеи эвтаназии ныне воскресли именно вследствие изменений, которые претерпевает религиозное мироощущение. Людям верующим и имеющим доброе сердце до такой степени стала ненавистна идея незаслуженного страдания, что они поднимают голоса в защиту прав человека на избавление от них. Там и тогда, где и когда уже нет надежды.

Цивилизованный мир не молодеет, а стареет. Средний возраст в развитых странах все растет: медицина делает успехи. Качество жизни улучшилось настолько, что позволяет, наконец, задуматься о проблеме исхода всерьез. Например, в таком ракурсе: прожив долгую жизнь и насладившись ею, мы имеем право распорядиться ее тяжким остатком, не прихватывать с собой на тот свет еще и последние страдания. Или в таком: раз смерть неизбежна, ее нужно сделать максимально комфортной.

В наше время телесериалы размножили тему, она вошла в каждый дом с новостями, газетами, ток-шоу. В высшей степени показательно, что обсуждение чаще всего сползает с технических проблем на моральные. Оценочная мораль не всегда логична, не дает четких критериев, отличается субъективностью, разнобоем оценок, подвержена влиянию эмоций. Но так воспринимает мир и так реагирует на него живой человек!

Зато орудие общественной морали — закон — не внушаем, сух и весьма логичен. Он-то и начинает регулировать все с большей силой наши морально-нравственные коллизии. Недаром такой всплеск: «юридический бум» на Западе, да и у нас тоже.

Доктор Геворкян, столь не похожий на фашистских «врачей», ставивших бесчеловечные опыты на заключенных в концлагерях, долго раздражал общественное мнение. Он помогал уйти от страданий безнадежным больным, сопереживал им, был им лучшим другом… Только к другу-врачу мы могли бы обратиться с просьбой ввести смертельную дозу. И…

От разговоров его величество Закон перешел к делу. Суд демонстративно и без колебаний осудил доктора Геворкяна, получившего в США нелестное прозвище «Doctor Death». Осудил за эвтаназию.

Что сказал врач

Почтенная корпорация врачей берет начало от ведунов, шаманов, знахарок. Те управляли духами, а посему распоряжались по своему усмотрению как жизнью, так и смертью пациента. Африканские мастера этого дела до сих пор умеют сказать: «Ты умрешь к вечеру этого дня», и смерть приходит (при стопроцентной поддержке истово верящего колдуну «клиента»).

Медицина нашей эпохи смотрит на себя, напротив, как на сумму практических навыков, осложненную некоторыми теориями (физиологией, биохимией и другими), ставящую себе цель не распоряжаться жизнью, а лишь поддерживать состояние здоровья и жизни.

Нормальный медик всегда исходит из «презумпции жизни»: состояние жизни и здоровья, пока выполняешь свой долг, следует без рассуждений считать единственно правильным и всегда предпочитать его смерти и болезни.

Сказанное не мешает врачу смиренно признавать, что смерть неизбежна, и знает это он, к сожалению, гораздо яснее и глубже, чем представители многих других профессий.

Неизбежна-то неизбежна… Да только никто в точности не может знать заранее, каков будет исход на первый взгляд абсолютно безнадежного предприятия, если взяться за него с душой.

Не могу забыть одно свое ночное дежурство на «скорой». Вызов в середине ночи. Шоссе… В ярком пятне света фар две женщины, вцепившиеся в волосы друг другу, — жены бледных, как смерть, водителей поцеловавшихся «жигулей». Зеваки. В луже крови под колесами — причина и жертва «дорожно-транспортного происшествия», не человек, а измочаленный мешок мяса и костей. Лица нет: так изрезано стеклами и так кровит. Трогаю ногу, она гнется в любую сторону. Множественные переломы. Осторожно подводим носилки и задвигаем в машину — кого? Труп… или?…

«Дыхания нет!» — кричит сестра. Пульс не прощупывается. Давление, как говорят, сорок на ноль. «Все! — басит пожилой водитель, сощурив опытный глаз. — Поехали в морг». Все же без надежды хочу ввести камфору, адреналин, промедол. Надо поставить капельницу. В вену не попасть, трясет на ухабах, все слиплось. Выбираю левую подключичную, попутно выясняется, что ключица сломана. «Останови!» — пытаюсь опять попасть в вену. Преследует чувство ненужности действий. Лекарства потребуются другим! Но я завелся на водителя.

Сестра разрезает ножницами одежду и ахает: обе четвертинки в нагрудных карманах всмятку, тело залито водкой, осколки вошли под кожу… Не самое страшное… А вот что дыхание и сердце по нулям… Полускрючившись — потолки в «рафиках» низкие, — наступая друг другу на ноги, держим все на весу: капельницу под потолком, кислородную маску на лице… И тащим почти на себе уходящую — уже ушедшую! — нитку оборванной на шоссе судьбы алкаша.

Те двадцать минут до больницы на малом ходу вспоминаются как самое медленное, самое вязкое время, какое вообще переживал. Приемное! Сейчас нас завернут. Лицо дежурного хирурга ничего не выражало, но я до сих пор мог бы узнать его в толпе. А ведь с того случая прошло лет двадцать.

…Когда через две недели мы доставили в ту же больницу инфарктника, нам показали: на костылях, в порезах, улыбаясь, скакал по коридору гипсовый корсет лет сорока восьми. «Лебезов, ты опять за свое? — гаркнула сестра. — Марш в палату!»

Клятва Гиппократа

Тем, кто не работал в больнице и на «скорой», полезно было посмотреть телепередачу «Служба спасения 911». Иногда люди гибнут быстро от несоразмерно малой причины. А иногда… Всего мы о возможностях человека просто не знаем. Все немного верим в чудо, даже если некоторые из нас законченные агностики.

Это о врачах. А пациенты? Их психология не такова. Они издавна либо верили во врача, как в Бога, либо — много чаще — испытывали недоверие и страх перед медицинским сословием.

Защитная функция клятвы врача, гласящей, что он никогда не предпримет ничего, что заведомо повредит больному или может привести к смерти больного, образно говоря, симметрична. Она нужна не одной из сторон, а обеим сторонам. Малейшее отклонение от этого негласного контракта — и можно ставить точку на хороших отношениях сотен миллионов больных с миллионами врачей по всему миру.

«Клятва Гиппократа» — это вроде обоюдного оберега, сказал бы антрополог. Ее публичность важна. Ведь клятву можно было бы давать и молча, не афишируя. Подписал текст присяги — да и все. Обыкновенная корпоративная формальность.

Однако то обстоятельство, что общество весьма и весьма наслышано о знаменитой «клятве Гиппократа» и ему периодически напоминают о ней, позволяет внимательно вглядеться в другую сторону медали. Пациент знает о клятве, он уверен во враче. И врач защищен. Даже если совершит случайную (подчеркиваю: случайную) медицинскую ошибку. А от нее не застрахован никто — ни гений, ни везунчик.

Так вот, если право на эвтаназию будет утверждено за медиками законодательно, это мигом сдвинет вышеупомянутое шаткое равновесие — симметрию безопасности.

Да, быть может, человек имеет право умереть добровольно — это весьма сложный философский вопрос. Но когда говорят о том, что за осуществление этого права должны быть ответственны медики, я вижу, что медиков просто подставляют.

Эвтаназия поневоле… Но разве эвтаназия неизбежна?

Страдания бедняги, подключенного к аппарату, действуют на нервы. Полно, да жизнь ли это? Растительное существование недостойно человека. «Большинство рассуждающих об этом просто лицемерят. Ибо в действительности эвтаназия широко практикуется в больницах для неимущих!» — говорит Ионеско в «Дневнике гражданина поневоле». Как нельзя лучше сказанное им подходит к России: знаю случаи, когда сестры воровали наркотические препараты, а безнадежным больным кололи воду.

Несколько иное — последняя помощь горячо любимому родному человеку. Можно и не открывать «Семью Тибо», семейную сагу Мартена дю Гара, на страницах которой врач Антуан делает инъекцию своему агонизирующему отцу. Я сталкивался с подобным в жизни. Медсестра реанимации, ухаживая за безнадежной родственницей восьмидесяти трех лет, призналась, что ввела ей смертельную дозу снотворного. «Зачем ее душе и телу мучиться, расставаясь! Ведь ее дух уже давно на небесах!» — плакала девушка.

Надо извериться во всем, чтобы поступить так. Или, наоборот, иметь много-много любви и веры… Но, задаю я себе вопрос, если бы то же самое совершила чужая, цинично ссылающаяся на закон холодно- жестокая докторица?

«В одном из немецких университетов, — продолжает Ионеско, — занятия ведет профессор-калека. У него врожденный порок костей. Он родился в пору нацизма, и мать прятала его, потому что гитлеровские врачи, генетики, биологи и социологи тоже не соглашались с тем, чтобы он жил. Эвтаназия для стариков, для калек, для инвалидов, аборт — это все часть целого комплекса: презрение к жизни, презрение к человеку, презрение к метафизике, презрение к личности, прежде всего общество, прежде всего здоровье нации, расы — все это напоминает нам гитлеровский миропорядок, и все это является частью тоталитарной «морали«… Единственное, чего хотелось бы мне, это чтобы эвтаназия практиковалась на самих эвтаназистах».

Посмотрим правде в глаза. Медики в наши дни оказались заложниками и жертвами собственных сказочных технических возможностей. А что будет завтра? Сегодня микрохирургия и лазеры, клонирование животных, генная инженерия, искусственное выращивание и пересадка органов, косметические операции и омоложение организма, врач творит чудеса. Но, как ученик чародея из одноименной баллады Гете, не может заткнуть фонтан и остановить хоть на время поток сметающих психологическую защиту новшеств.

К тому же общество, снабдившее врачей сказочной по возможностям техникой для продления жизни, эгоистично требует от них умения вовремя «распорядиться» ею. Мое личное мнение: рухнет последняя плотина, если эвтаназия будет признана законной. Видимо, это как раз хорошо понял американский суд.

- Медицина морально обречена, если по собственной слепоте позволит себе отказаться от «клятвы Гиппократа», от обеляющего врача первого принципа врачебной морали: «Не вреди!» — скажет писатель.

- Есть риск, что доверие к врачу и общественные позиции медицины в обществе будут непоправимо подорваны, — резюмирует культуролог.

- Может быть, кому-то нужна эвтаназия, — хватается за голову врач, — но для моих коллег она представляет огромную опасность.

В. Иваницкий

ПРОЕКТ
осуществляется
при поддержке

Окружной ресурсный центр информационных технологий (ОРЦИТ) СЗОУО г. Москвы Академия повышения квалификации и профессиональной переподготовки работников образования (АПКиППРО) АСКОН - разработчик САПР КОМПАС-3D. Группа компаний. Коломенский государственный педагогический институт (КГПИ) Информационные технологии в образовании. Международная конференция-выставка Издательский дом "СОЛОН-Пресс" Отраслевой фонд алгоритмов и программ ФГНУ "Государственный координационный центр информационных технологий" Еженедельник Издательского дома "1 сентября"  "Информатика" Московский  институт открытого образования (МИОО) Московский городской педагогический университет (МГПУ)
ГЛАВНАЯ
Участие вовсех направлениях олимпиады бесплатное
Декоративный кирпич Рустик Небольшая толщина декоративного кирпича РУСТИК (толщина 1 см) органично впишется в современный интерьер "под старину" и придаёт благородный вид и уют наружной облицовке (цоколи, стены, арки). Декоративный кирпич "РУСТИК" по техническим характеристикам представляет собой декоративную плитку под кирпич толщиной 1 см, длиной 20 см, высотой 6 см, изготовленный путём заливки формовочной смеси в гибкие формы европейского производства. Закажите декоративный кирпич "Рустик...

Номинант Примии Рунета 2007

Всероссийский Интернет-педсовет - 2005