Методические материалы, статьи

Десять лет без Эйдельмана

В нынешнем году исполнилось десять лет со дня смерти Натана Яковлевича Эйдельмана, а в будущем году исполнится 70 лет со дня рождения. С напоминания об этих цифрах (вполне эйдельмановского, если учесть пристрастие Н.Я. к «рифмовке» дат и чисел) начал свое вступительное слово, открывшее чтения, А.Г.Тартаковский.

Если в предыдущие годы тематика выступлений отличалась большим хронологическим разнообразием (некоторые из них касались Киевской Руси или эпохи Ивана Грозного), то в этом году во всех докладах речь шла о времени, которым профессионально занимался Эйдельман: середине XVIII — первой половине XIX веков. Как повелось с самых первых чтений, докладчики в большинстве своем говорили о тех предметах, которые наверняка были бы интересны Натану Яковлевичу Эйдельману.

Исключение составляли два выступления, посвященные не столько объектам научного интереса Эйдельмана, сколько ему самому. В докладе «Способы погружения в историческую эпоху» Б.С.Илизаров сравнил три типа исторического повествования: роман Томаса Манна «Иосиф и его братья», фильм С.М.Эйзенштейна «Иван Грозный» и работы Эйдельмана. Т.Манн, по мнению докладчика, выстраивает с помощью укрупненных деталей историческую «линзу», сквозь которую читатели смотрят на прошлое и видят только его, а не время автора, Т.Манна. Напротив, Эйзенштейн, также пользуясь деталями, расставляет в своем фильме метки, позволяющие разглядеть в персонажах эпохи Ивана Грозного деятелей современных: так, странная пластика актера Черкасова в роли Грозного напоминает движения Сталина, какими их сохранила кинопленка, Малюта Скуратов — «око государево» — напоминает Берию, и прочее. Эйзенштейн, таким образом, не погружает зрителей в прошлое, но приближает это прошлое к своему собственному времени. Наконец, Эйдельман начинает повествование всегда из современности (отчасти как Эйзенштейн), но потом, для того чтобы дать читателю представление об историческом времени и пространстве, расставляет вехи-опоры (яркие детали, характерные для описываемой эпохи, но немыслимые в современности), которые и держат всю конструкцию его книг.

Доклад Илизарова вызвал некоторый скептицизм у присутствовавших в зале, которые отметили необязательность выбора трех главных «героев» (непонятно, почему в параллель Эйдельману были поставлены именно Т.Манн и Эйзенштейн, а не другие авторы, так или иначе использовавшие в своем творчестве историю). Ощущение необязательности усугублялось тем обстоятельством, что докладчик несколько раз аттестовал себя как «неспециалиста», что, безусловно, не увеличивало доверия к его тезисам.

Предметом второго выступления, посвященного самому Эйдельману, стали его дневники 1977 — 1989 годов. Вдова Эйдельмана Ю.М.Мадора познакомила собравшихся с выдержками из этих дневников, свидетельствующими о том, как эволюционировала в последние годы мысль Эйдельмана. Записи, сделанные под влиянием трагических обстоятельств жизни (смерть отца и друзей) и часто возвращавшихся депрессий, показывают, что Н.Я. был постоянно недоволен собою, он фиксирует в дневнике «собственную нравственную недостаточность», «второстепенную активность». В середине восьмидесятых годов он окончательно осознает потребность перейти от занятий XVIII — XIX веками к современной истории, если раньше ему было достаточно сознания, что он «не говорит неправды», то теперь ему хочется «говорить правду», а это предполагает откровенный разговор о советской современности. Это желание возникло у Эйдельмана, когда ни о «перестройке», ни о «гласности» еще не шло речи, поэтому, собираясь говорить правду, он готовится к ответным репрессивным действиям властей (посадить не посадят, но печатать наверняка перестанут). И в самом деле, после выступления Эйдельмана в Доме кино в декабре 1986 года (где он среди прочего высказывал уверенность — в ту пору вполне утопическую — в том, что в Москве рано или поздно появится улица Сахарова) побледневший от ужаса директор заведения спросил у Н.Я.: «За что вы меня так?»

Последние три года жизни Эйдельман, по словам докладчицы, провел «в эйфории»: он смог, как и мечтал, переменить предмет своих занятий, начал разгадывать «тайны советского периода». Впрочем, одно из самых радостных его впечатлений этих лет было связано все-таки с прошлым: в 1987 году вышли подготовленные им «Письма из Сибири» М.С.Лунина. Н.Я. был счастлив больше, чем после выхода собственных произведений, и повторял, имея в виду Лунина: «Дождался старик».

Остальные доклады были посвящены людям, событиям и «концептам» XVIII — XIX веков.

А.Б.Каменский в начале доклада «Русское общество, 1740 год» констатировал чрезвычайную скудость источников, из которых мы можем узнать об умонастроениях, бытовом поведении и ценностных установках людей этого времени. И о том, как они восприняли происшедшие одна за другой в течение 1740 года перемены в правлении (смерть Анны Иоанновны, возведение на престол трехмесячного Иоанна Антоновича при регентстве Бирона, свержение Бирона и назначение правительницей империи принцессы Анны Леопольдовны).

Мемуары, относящиеся к этой эпохе, немногочисленны, а те, что есть, ограничиваются скупыми ремарками, такими, например: «Помню, что три раза был в Чудовом монастыре у присяги».

Поэтому докладчик использовал в качестве источника для реконструкции бытового поведения людей в 1740 году следственные дела, а именно так называемое дело Ханыкова-Аргамакова, по которому проходило 25 подследственных. Их обвиняли в том, что они замыслили свергнуть Бирона и сделать регентшей при малолетнем императоре его мать Анну Леопольдовну.

Из показаний подследственных выясняется, что четкого плана ни у кого из них не было: в основном они ходят друг к другу в гости обедать и «с ветреного своего ума» толкуют о политике. Все начинается с того, что поручик Преображенского полка Ханыков через пять дней после того, как он, вместе со всей страной, принес присягу Бирону, рассуждает «сам с собой» в Летнем дворце: почему «мимо наследника» власть отдана Бирону? Хотя говорил он сам с собой, но тем не менее и это, и прочие его рассуждения тотчас сделались известны властям. Эти же разговоры Ханыков ведет (по позднейшему признанию, не по злому умыслу, а «с единой своей простоты») с другими офицерами, причем собеседники охотно поддерживают его ламентации («До чего мы дожили и какая наша жизнь?» — восклицает, «плакав», другой поручик, Аргамаков) и упрекают друг друга в бездействии, но каждый полагает, что начать выступление против Бирона должен не он, а другой. Солдаты говорят, что готовы выступить, но начать должны офицеры, офицеры считают, что сигнал к действию должны подать солдаты. Кроме того, все ругают «старшие» гвардейские полки — семеновцев и преображенцев — за то, что они не подняли бунта первыми (предполагается, таким образом, что это их священная обязанность).

Обсуждается также и другая форма выражения общественного мнения (помимо открытого бунта) — «подписка», то есть коллективная челобитная (впрочем, совсем недавно, когда Анна Иоанновна лежала на смертном одре, была сделана «подписка» противоположного содержания: адресованная Бирону, она содержала просьбу, чтобы он принял регентство). Однако дело с подпиской также тормозится невозможностью выбрать «вождя»: на эту роль прочат самых разных особ, вплоть до главы тайной канцелярии Ушакова. Если еще добавить, что именно те из «заговорщиков», кто особенно подчеркивает необходимость соблюдать осторожность, тотчас доносили об услышанном в Тайную канцелярию, то картина вырисовывается беспорядочная и нестройная.

Ясно, однако, что потенциальных заговорщиков более всего волновали проблемы «легитимности» нового регента: если у малолетнего монарха есть отец и мать, они и должны править, что же касается «немецкой» темы, то докладчик констатировал: миф о засилье иностранцев при русском дворе сформировался в последующую, елизаветинскую эпоху, а в 1740 году никто не упрекал Бирона в немецком происхождении.

Доклад Н.Н.Мазур назывался «К истокам национальной идеологии Николая I» и речь в нем шла о тех подданных Александра I, кто не принимал его политику и считал, что она подрывает внутреннее положение России. Претензии Александру во второй половине 1810-х и начале 1820-х годов предъявлялись самые разные — от недовольства тем, что он слишком часто бывает за границей, а тех мест на территории России, где проходили самые знаменитые сражения войны 1812 года, не посетил, до упреков в том, что Александровы реформы (например, в Польше) наносят ущерб национальному достоинству и внутреннему единству России (причем характерно, что в этом вопросе действия Александра одинаково скептично оценивали как либералы-декабристы, так и консерватор Карамзин).

Главным средоточием недовольства политикой Александра был «малый двор» его матери, вдовствующей императрицы Марии Федоровны. Императрица стремилась подчеркнуть свой статус и вес в ущерб старшему сыну, клала в основу своего династического сценария напоминание о смерти Павла I и, следовательно, о нелигитимности Александра (это отражалось даже в расположении тех, кто присутствовал на ежегодной панихиде по Павлу в Петропавловской крепости: императрица помещалась во время этой церемонии на возвышении рядом с гробом, а все остальные члены императорской фамилии стояли ниже).

Вокруг Марии Федоровны группировались сторонники изоляционистской национальной модели («русская», или антинаполеоновская партия), и это придавало «малому двору» статус альтернативного политического центра для представителей антифранцузских настроений, не призванных в официальную политику. В публичном облике императрицы воплощались два разных концепта — «русской царицы» и «матери отечества», то есть разыгрывались карты национальная и семейственная. И то, и другое перенял и усвоил от матери Николай, воспитанный ею по контрасту с Александром. Николай выступал не только как «русский царь», но и как образец семейственных добродетелей (образ царя как любящего и заботливого мужа и отца сознательно культивировался Николаем). В противоположность бесполому сакральному монарху Александру I «отец нации» Николай I воспринимался подданными как «первый среди равных», как монарх, который, по умиленному замечанию московского почт-директора А.Я.Булгакова, «любит своих детей так же, как я своих».

Если в докладе Н.Н.Мазур речь шла об общих принципах государственной идеологии, то доклад О.В.Эдельман «Эпизод из биографии Д.В.Давыдова» был посвящен случаю частному, но в высшей степени характерному и выразительному. Содержание своего выступления О.В.Эде-льман резюмировала так: о том, как армейское начальство пыталось сделать из шести полковников трех генералов — и вконец среди них запуталось.

«Эпизод из биографии», упомянутый в заглавии, заключался в следующем: в январе 1814 года «поэту-партизану» Денису Давыдову объявили о производстве его в генерал-майоры, но уже к осени сообщили, что чин присвоен ему ошибочно и что надлежит ему оставаться полковником. Давыдов, естественно, возмутился таким поворотом дел, стал хлопотать, призвал на помощь влиятельных друзей — и наконец (но лишь в декабре 1815 года) добился возвращения ему генеральского звания.

В советской историографии было принято объяснять этот эпизод неприязнью, которую испытывал император Александр к вольнолюбивому Давыдову. Дореволюционные же историки объясняли случившееся причинами куда более прагматическими — путаницей, вследствие которой Дениса Давыдова перепутали с его кузеном, тоже Давыдовым.

С помощью архивных материалов, хранящихся в Российском государственном военно-историческом архиве, О.В.Эдельман реконструировала, как именно это произошло. Все дело в том, что тогдашнее делопроизводство не требовало указания инициалов, между тем в описываемый период в русской армии служили одновременно шесть полковников Давыдовых, причем все — в кавалерии. Обычно однофамильцам присваивали номера (Давыдов-первый, Давыдов-второй и прочее), но в данном случае это сделано не было. В результате Александр Львович Давыдов, представленный к генеральству, его не получил, так как в это же время генералом был сделан Евграф Владимирович Давыдов, и начальство не дало хода его бумагам, сочтя, что Давыдов уже генерал, хотя генералом стал не Александр Львович, а его однофамилец. Александр же Львович, хорошо зная, что он генеральства еще не получил, начал жаловаться и хлопотать, чем поставил начальство перед необходимостью разбираться, какой из Давыдовых был ранен в руку, а какой — в ногу, и кто уже стал генералом, а кто еще только этого ждет.

Плодом этих разбирательств стала хранящаяся в архиве бумага под названием «Счет Давыдовым», в которой переписаны все шестеро Давыдовых. Когда же наконец и Денис Давыдов в свой черед был представлен к генеральству, начальство, увидев в списках очередного Давыдова, сочло, что речь идет об уже проясненной коллизии с производством А.Л.Давыдова, и Дениса Васильевича вычеркнули. Впрочем, в конечном счете Д.В.Давыдову повезло все-таки больше, чем А.Л., — если первый все-таки отвоевал свое генеральство, то второй, так ничего и не добившись, подал в отставку в чине полковника. Кстати, идентификация Давыдовых ставила в тупик не только старинное армейское начальство: трудности возникли и у современных искусствоведов, которые так до сих пор и не сумели выяснить, какой именно из Давыдовых изображен на знаменитом портрете работы О.Кипренского.

А.Н.Архангельский в докладе «Стихотворение М.Н.Муравьева «Богине Невы» и “Евгений Онегин”», отталкиваясь от общеизвестного факта — присутствия в первой главе «Евгения Онегина» реминисценции из М.Н.Муравьева, — показал, что муравьевские образы и мотивы не ограничиваются знаменитыми строками из строфы XLVIII («С душою полной сожалений, И опершися о гранит, Стоял задумчиво Евгений, Как описал себя пиит») и обнаруживаются в других главах (так, «муравьевское» слово «пиит» присутствует в четвертой главе «Евгения Онегина»). Иначе говоря, собственная стихотворная энергия Пушкина развивается, отталкиваясь от муравьевского источника. Если образы Муравьева присутствуют в «Евгении Онегине», то размер стихотворения «Богине Невы» отозвался в пушкинском «Пире Петра Великого».

Д.П.Бак в докладе «И.С.Тургенев и «русский Берлин» конца 1830-х годов» проанализировал бытовое поведение и умонастроения русских молодых людей, которые жили и учились в Берлине в 1837-1840 годах. Все эти молодые люди искали в Берлине не карьеры, а прямого общения с «Егором Федоровичем» (Гегелем), точнее, с его учениками (самого философа к этому времени уже не было в живых). Они ехали постигать «науку логики», и та рефлексия, которой они учились у гегельянцев, распространялась на самые мелкие, «бытовые» подробности их жизни. Эти формы бытового общения московских юношей, усвоенные ими в Берлине, остались бы запечатленными лишь в их частной переписке, если бы не И.С.Тургенев, который стал посредником между берлинской жизнью московских студентов и литературой, благодаря Тургеневу образ жизни и мыслей этих молодых людей через некоторое время вернулся в литературу текстами — такими, например, как роман «Рудин».

А.Л.Осповат посвятил свой доклад «Новые данные о М.С.Лунине по неизданным материалам А.И.Тургенева» любимому герою Эйдельмана, а точнее, его сочинению «Взгляд на русское тайное общество». Лунин послал «Взгляд» сестре, Е.С.Уваровой, с тем, чтобы она передала его А.И.Тургеневу, который, как надеялся Лунин, смог бы его напечатать. Текст «Взгляда» сохранился в бумагах Тургенева, однако напечатан он при жизни Тургенева и Лунина (скончавшихся в 1845 году почти одновременно) не был. На основании неопубликованных дневников А.И.Тургенева и его писем к брату Н.И.Тургеневу А.Л.Осповат попытался объяснить это обстоятельство. В начале 1840-х годов Тургенев несколько раз виделся в Германии с Е.С.Уваровой, его записи, касающиеся этих встреч, дышат недоброжелательностью, вообще встречающейся в тургеневских письмах и дневниках крайне редко. Тургенев не может простить Уваровой, что она «наврала и наклепала» на него, судя по отрывочным намекам в тургеневском дневнике, дело осложнилось вмешательством управляющего III Отделением Дубельта, который узнал о существовании рукописи Лунина и оказал давление на его сестру.

В докладе К.Ю.Рогова «Тютчев и Погодин, 1843 год» речь шла не только и не столько о взаимоотношениях двух литераторов и мыслителей, упомянутых в заглавии, сколько об особенностях восприятия Тютчевым окружающей действительности. Приехав в Москву после восемнадцатилетнего перерыва, Тютчев в письмах к жене описывает свою поездку как «путешествие в прошлое», а свой родной город — в категориях «сна», «призрачности», «небытия». Чрезвычайно характерно при этом, что, желая объяснить жене, какой город предстал перед ним, он неоднократно отсылает Эрнестину Федоровну к третьему тому книги Астольфа де-Кюстина «Россия в 1839 году» (которую он в публицистических статьях счел необходимым оспорить). Таким образом, теоретик славянского, православного единства описывал Москву, московские храмы и московскую религиозность с помощью картин и мотивов, заимствованных у прославленного «русофоба» Кюстина.

Наконец, в докладе автора этих строк «Канун революции 1830 года во Франции глазами оптимиста» речь шла о сохранившейся в Архиве внешней политики Российской империи докладной записке «Взгляд на состояние общественного мнения во Франции». Автор ее, русский дипломат немецкого происхождения Готхильд Теодор Фабер, отличался немалой наблюдательностью и проницательностью, в документе, о котором идет речь, и в своих письмах он рисует точные картины парижской бытовой жизни (реклама шляп-присосок, в которых невозможно простудиться, и вкусного бульона, который привозят на дом, а скоро, вероятно, будут доставлять по трубам, так, чтобы он тек из крана) и выразительно определяет основные параметры французского умонастроения: уму французов чтение газет и участие в выборах потребны не меньше, чем их телу — пища, оппозиционные газеты гораздо более популярны, чем проправительственные, и даже те, кто не разделяет мнений либералов, предпочитают черпать сведения из либеральных газет, что же касается выборов, то они переживаются, «как болезнь», но болезнь эта носит «конституционный характер», и французы ни за что не хотят от нее отказаться.

И однако, при всей своей проницательности, Фабер в своей заметке, датированной 1 августа 1829 года, ошибся в главном: он утверждал, что французы не хотят революции и не помышляют о ней, что хотя их привязанность к Бурбонам носит головной характер, однако же они все верны этой династии, и наконец, что король Карл Х никогда не предаст принципы, запечатленные в конституционной Хартии, и никогда эту Хартию не отменит. Между тем ровно через неделю после того, как Фабер написал свою заметку, Карл Х отправил в отставку сравнительно либеральный кабинет Мартиньяка и назначил новое правительство во главе с Полиньяком, чьи действия через год привели к революции и свержению короля. Проницательный Фабер не предвидел революции (о приближении которой во Франции, что называется, не говорил только ленивый), потому что не хотел ее предвидеть. Он пытался в своей заметке выдать желаемое за действительное, создать своего рода «альтернативный» исторический сценарий — стремление, свойственное политикам и публицистам самых разных эпох.

Дабы не уподобиться предсказателям такого рода, не стану ничего утверждать относительно дальнейшей судьбы Эйдельмановских чтений, скажу только, что очень хочется, чтобы в урочный час, в апреле, они происходили и впредь.


От редакции. Андрей Григорьевич Тартаковский, прекрасный исследователь и популяризатор, автор многих сочинений, в том числе уникальных исследовательских книг по истории Отечественной войны 1812 года, на протяжении десяти лет был неутомимым и вдохновенным организатором «Эйдельмановских чтений» в редакции «ЗС». Его таланту и энергии мы обязаны тем, что эти чтения стали событием в кругу друзей и почитателей Натана Яковлевича.

Минувшей осенью Андрей Григорьевич умер. Мы скорбим вместе с его родными и друзьями и постараемся продолжить «Чтения», как заветное дело А.Г., в будущем.

В. Мильчина



См. также:

Услуги стоматологических клиник по зубному протезированию
Бытовые кондиционеры в современных домах
Услуги сервисных компаний по ремонту стиральных машин
Услуги типографий
Программируемые логические контроллеры и их применение в промышленности
Интернет-магазины мебели
Курсы иностранных языков в Кирове
ПРОЕКТ
осуществляется
при поддержке

Окружной ресурсный центр информационных технологий (ОРЦИТ) СЗОУО г. Москвы Академия повышения квалификации и профессиональной переподготовки работников образования (АПКиППРО) АСКОН - разработчик САПР КОМПАС-3D. Группа компаний. Коломенский государственный педагогический институт (КГПИ) Информационные технологии в образовании. Международная конференция-выставка Издательский дом "СОЛОН-Пресс" Отраслевой фонд алгоритмов и программ ФГНУ "Государственный координационный центр информационных технологий" Еженедельник Издательского дома "1 сентября"  "Информатика" Московский  институт открытого образования (МИОО) Московский городской педагогический университет (МГПУ)
ГЛАВНАЯ
Участие вовсех направлениях олимпиады бесплатное
• Приватизация индивидуальных загородных домов. Комплексный подход к строительству коттеджных поселков. Является Застройщиком в поселках.

Номинант Примии Рунета 2007

Всероссийский Интернет-педсовет - 2005