По следам «одетых в рыбью кожу»

Когда летишь на самолете над Приамурьем и видишь безлюдные горы, покрытые густой тайгой, трудно поверить, что здесь жили когда-то предки охотников безлесной арктической тундры. Еще сложнее представить, что в этих таежных краях проходила в древности граница Океании, и местные племена были частью народов огромного мира, простиравшегося от устья Амура до Австралии и Новой Зеландии.

И уж совсем невероятным кажется, что в глухих лесных чащобах, на краю ойкумены существовала в течение многих столетий мощная и яркая культурная традиция.

Тем не менее это так. Каждое из этих предположений находит все более веские подтверждения, а новые данные позволяют объединить их в своеобразный «амурский треугольник», не менее интересный, чем знаменитый «бермудский». И если споры о «бермудском треугольнике» еще далеки от завершения, то ключ к разгадке «приамурского феномена», как мне представляется, найден. Ключ этот — культура «одетых в рыбью кожу».

Первые письменные свидетельства о «рыбьекожих» сохранились в китайских хрониках династии Хань, правившей Поднебесной империей с III века до новой эры по III век новой эры. «В двухстах ли от Хэлуна на север есть хребет, называемый Тайбаньшай, — сообщал в донесении о поездке к «северным варварам» китайский чиновник. — От сего хребта на север через тринадцать дней пути лежат горы Цили. Еще на север через семь дней пути река Лосян. Еще через пятнадцать дней на север река Тайлушуй. Еще через восемнадцать дней пути на северо-восток лежат владения уцзи…».

Уцзи — древнее название одного из дальневосточных племен. Это их, аборигенов Приамурья, называли в Китае «одетыми в рыбью кожу». Народы Амура действительно шили из нее одежду, обувь и даже паруса лодок. Кожа лососевых обладала в глазах таежных охотников и рыболовов массой достоинств. Она была прочной, легкой, не пропускала воду; ее можно было украсить вышивкой, аппликацией, росписью.

Правда, выделка рыбьей кожи была исключительно сложной, кроме того, требовалось большое количество рыбы. Но древним обитателям Приамурья эти задачи были по силам. Ежегодно из океана приходят в Амур на нерест кета, таймень, горбуша, другие виды лосося. Человек научился использовать несметные рыбные ресурсы великой дальневосточной реки, вероятно, еще в древнем каменном веке. Позднее, в неолите стабильные запасы пищи, которые давала рыбная ловля, стали главной экономической основой «цивилизации рыбьекожих».

Народы Амура значительно раньше, чем родственные им жители Восточной Сибири, перешли от кочевого к оседлому образу жизни. В отличие от охоты, рыбная ловля, добыча идущей вверх по реке, «проходной» рыбы не требовала постоянных перемещений, в дальневосточной тайге возникли многочисленные поселения. Оседлость, в свою очередь, способствовала дальнейшему развитию материальной и духовной культуры, более сложными становились социальные отношения. Здесь, в амурских селениях, давно оставленных людьми, и удается отыскать наиболее ранние следы «одетых в рыбью кожу».

Уже в IV тысячелетии до нашей эры в Приамурье существовала культура «рыбьекожих». Археологические раскопки просторных, углубленных в землю жилищ эпохи нового каменного века позволили уточнить абсолютный возраст культурной традиции амурских рыболовов: он оказался значительно более древним, чем можно было судить по письменным источникам.

Как жили эти люди шесть тысяч лет назад? Их рыбацкие селения были хорошо укреплены. Во главе общин стояли вожди и шаманы, и роль их была исключительно высока. Свидетельствует об этом широкое распространение «культа черепов». На берегах Амура и Уссури обнаружены наскальные рисунки, изображающие личины с большими, круглыми глазницами. Нередко загадочные лики покрыты орнаментом из концентрических кругов и плавно изогнутых линий. Иногда от человеческих голов отходят в разные стороны, словно солнечные лучи, извивающиеся змеиные тела. Подобные петроглифы были связаны с верой амурских народов в особую, магическую силу, которой обладали останки умерших родоначальников, вождей и жрецов. По данным этнографии, еще в недавнем прошлом на Дальнем Востоке тела ушедших из жизни шаманов препарировались. Их головы отделяли от туловища, мумифицировали и хранили в тайных, известных лишь посвященным местах.

Святилища, о которых знали только избранные, существовали, вероятно, и у древних обитателей Приамурья. Близ старинного нанайского поселка Сакачи-Алян сохранилась целая галерея рисунков на камне. Выполнены они, главным образом, на валунах, значительную часть года скрытых водами Амура. Известный исследователь истории и культуры дальневосточных народов Л.Я. Штернберг писал о том, что когда он в начале ХХ века первый раз приехал в Сакачи-Алян, увидеть многие петроглифы не удалось — они находились глубоко под водой. Едва ли это была случайность. Древние жители селения изобразили таинственные личины на глыбах базальта, лежавших в месте впадения в Амур другой реки, то есть как раз там, где уровень воды практически всегда был высоким. Таким образом, увидеть рисунки полностью можно было лишь в строго определенное время года. Именно в эти дни, вероятно, устраивался обряд инициации — посвящение юношей и девушек в тайные знания племени.

Поселения «одетых в рыбью кожу» были не только военными укреплениями и культовыми центрами. Судя по результатам раскопок, здесь жили искусные ремесленники. На среднем и нижнем Амуре, на берегах его многочисленных притоков найдены разнообразные по форме керамические сосуды. Древние гончары Приамурья были настоящими художниками. Их чаши, миски, вазы покрыты, как правило, сложным геометрическим орнаментом. Преобладают в нем те же концентрические круги и спиралевидные линии, что встречаются на наскальных рисунках. Есть на сосудах и рельефные изображения антропоморфных ликов.

Сосуд, обнаруженный в древних жилищах Вознесеновки, неподалеку от места впадения в Амур Хунгари, — безусловно, выдающееся произведение мирового искусства. К сожалению, он сохранился лишь частично и восстановить его полностью не удалось. Однако общая композиция ясна. Всю верхнюю половину сосуда охватывали личины, каждая из которых несла индивидуальные черты. Антропоморфные маски причудливо соединялись с загадочными, звероподобными туловищами с извивающимися когтистыми лапами, рождая фантастические завораживающие образы.

Часть рельефов на сосуде из Вознесеновки поразительно напоминает петроглифы Сакачи-Аляна, но есть и такие, в которых прочитывается иная, более утонченная художественная традиция. Особенно выделяется один лик с четко очерченными бровями, миниатюрным прямым носом, слегка приоткрытым ртом и большими, удлиненными глазами. Удивительный образ, сочетающий в себе достоверность, фантазию, декоративность! Невольно пытаешься встретиться глазами с загадочным ликом, удержать его взгляд, но это не удается…

Сосуд, несомненно, предназначался для ритуальных целей, и рельеф на его тулове был изображением божества. Но независимо от того, какое содержание вкладывал в свое произведение древний художник, он создал светлый и возвышенный образ человека. А это значит, что духовная культура «одетых в рыбью кожу» прошла длительный путь развития.

Женская фигурка, найденная близ таежного озера Эворон, созвучна великолепному рельефу из Вознесеновки. Выполненная из светло-коричневой терракоты, миниатюрная, живая, она была названа «Приамурской Нефертити». Скульптура произвела столь сильное впечатление на археологов, что, составляя ее описание, маститые ученые использовали сравнения, нечасто встречающиеся в научной литературе. По словам академика А.П. Окладникова, «Нефертити» похожа на миловидных и грациозных нанайских девушек, у нее нежный овал лица и маленькие губы, вытянутые вперед, словно в ожидании поцелуя…

Эта скульптура — подлинный шедевр первобытной пластики. Она выполнена в условной манере — едва намечены руки, не разработан торс, но сколько в ней жизни, движения, грации! Немногословность деталей концентрирует внимание зрителя на главном — лице героини. Ты видишь его четко и ясно, как видят предмет, выхваченный из темноты ярким лучом света, и так же мгновенно запечатлеваешь в своей памяти.

Вероятно, «таежная богиня» была охранительницей домашнего очага, она могла быть «хозяйкой» озера или реки, помощницей рожениц, покровительницей девочек, проходивших обряд инициации. По наблюдениям этнографов, у народов Приамурья существовал многочисленный пантеон женских божеств, и разгадать семантику древних изображений непросто. С уверенностью можно говорить о другом: иконографические особенности фигурки из низовий Амура сближают ее с ритуальной скульптурой айнов — одного из самых загадочных народов планеты.

Айныв наши дни живут на лишь на севере Японии, на Хоккайдо, но еще несколько десятилетий назад их можно было встретить на Сахалине, на Курилах и даже на юге Камчатки. По своему внешнему облику айны резко отличаются от других жителей Дальнего Востока: у них смуглая кожа, большие глаза, волнистые волосы. Язык айнов не похож ни на один из известных науке языков. Многие исследователи считают их выходцами из экваториальных широт, дальними родственниками аборигенов Австралии.

Продвигаясь на север вдоль азиатских побережий Тихого океана, айны около пятнадцати тысяч лет назад достигли южных островов Японского архипелага. Позднее, в VII тысячелетии до новой эры, они поселились на Хоккайдо, а оттуда уже было рукой подать до Сахалина и устья Амура. Жизнь на берегах морей способствовала формированию у айнов уникальной культурной традиции — «аквакультуры». Одним из ее компонентов, наряду с рыболовством и собирательством съедобных водорослей, было выращивание моллюсков. Раскопки раковинных куч, оставшихся рядом с древними айнскими поселениями, позволяют сделать вывод, что ныряльщики за моллюсками тщательно сортировали добычу и отпускали молодь. По всей вероятности, ее бросали в воду в специальных местах, на подводных «плантациях», неподалеку от селений, там, где спустя какое-то время моллюсков было несложно собирать.

Возможно, еще в далекой древности айны заметили, что устрицы предпочитают селиться на камнях, в пустых раковинах, а также на случайно попавших в море фрагментах керамики. Кто знает, может быть это наблюдение стало для айнов дополнительным стимулом развития керамического производства. Так или иначе — черепки от разбитой посуды разбрасывали на мелководье, чтобы потом легче было собрать «урожай». А керамика айнов появляется еще в X тысячелетии до новой эры, задолго до того, как она стала известна большинству народов планеты.

Проникновение айнов в низовья Амура подтверждается не только сходством глиняной скульптуры Приамурья и Хоккайдо, но также данными антропологов и лингвистов. Айнские элементы прослеживаются в физическом облике и в языках современных жителей дальневосточной тайги. Знакомство народов Амура с аквакультурой сыграло, по всей вероятности, роль мощного катализатора, ускорившего становление на Дальнем Востоке речного рыболовства. Анализ петроглифов Сакачи-Аляна, других наскальных рисунков Приамурья, запечатлевших не только умерших шаманов, но и многочисленные сцены охоты на таежных животных, свидетельствует, что этот процесс был достаточно долгим. Понадобилась не одна тысяча лет, прежде чем бродячие лесные охотники стали оседлыми жителями рыбацких селений и на Амуре возникла специализированная культура «одетых в рыбью кожу». Стать «рыбьекожими» народы Дальнего Востока могли, вероятно, и без импульсов «извне», однако культурные связи с айнами значительно ускорили эволюцию местной культуры.

Развитию в крае речного рыболовства способствовала, по-видимому, не только айнская, но и малайско-полинезийская волна, достигшая низовий Амура в III тысячелетии до новой эры. Главный ее «удар» пришелся на Японские острова, но часть переселенцев с юга, несомненно, осела в Приамурье. Именно этим обстоятельством объясняется своеобразие расового типа современных амурских народов, которых, наряду с жителями прибрежных районов Восточной Азии и Индокитая, антропологи относят к тихоокеанским монголоидам.

Контакты жителей Дальнего Востока с «морскими скитальцами» имели и другие последствия: на побережьях Охотского и Японского морей возник морской зверобойный промысел. Охота на тюленей, котиков, морских львов требовала немалых специальных знаний, зверобоям нередко приходилось надолго выходить в океан. Становлению этой сложной культурной традиции способствовали мореходные навыки пришельцев из тропических широт и, конечно же, вековой опыт рыболовов и охотников Приамурья. Не случайно наиболее древние гарпуны морских зверобоев Северной Пацифики восходят к острогам, применявшимся на Амуре при лучении идущей на нерест рыбы, а у «Таежной Нефертити» есть аналоги в древнеэскимосской скульптуре. Наиболее близки амурской богине амулеты из моржового клыка, обнаруженные на острове Св. Лаврентия в Беринговом проливе.

Этот остров — своеобразный заповедник древней культуры арктических охотников на моржей, тюленей, китов. Он был освоен предками эскимосов и алеутов еще в те времена, когда эти народы, расселенные в наши дни на огромной территории от побережий Берингова пролива и Алеутских островов до Лабрадора и Гренландии, составляли единое целое. Благодаря удаленности от «большой земли» (остров находится на приблизительно одинаковом расстоянии от Чукотки и Аляски), эскимосы Св. Лаврентия длительное время сохраняли весьма архаичные культурные традиции. Многие из этих традиций, как, например, криволинейный орнамент, вызвавший у его первых исследователей ассоциации с узорами новозеландских маори, сформировались, по-видимому, где-то неподалеку от устья Амура.

Что заставило эскоалеутов покинуть свою прародину?
Почему в III-II тысячелетиях до новой эры они отправились в многокилометровый путь, в края с гораздо более суровым климатом? В науке высказывалось мнение о том, что предков эскимосов и алеутов вытеснили с их территории более сильные амурские племена. На мой взгляд, картина была иной. Движение на север не означало ухода эскоалеутов с побережий Охотского моря. Часть их по-прежнему там оставалась: эскимоидный компонент отчетливо прочитывается в более поздних по времени приморских культурах охотского ареала. К берегам Чукотки и Аляски ушло лишь «избыточное население». Дело в том, что любое архаичное общество, опирающееся на присваивающее, а не на производящее хозяйство, находится в жесткой зависимости от природной среды. Чем совершеннее орудия охоты и рыбной ловли, тем стабильнее жизнь людей и выше темпы прироста населения. Но тем, соответственно, больше нагрузка на природу. Шаткое равновесие «общество — природная среда» нарушается. Сокращается численность промысловых животных. Возникает кризис, чреватый голодом, болезнями, войнами. Как выйти из него? Расширить территории обитания, уйти на новые земли. Именно этот механизм обеспечил вначале широкое распространение самих «рыбьекожих» по притокам Амура, а затем привел в движение другие, соседние с ними народы, культура которых обогатилась за счет контактов с «приамурской цивилизацией».

Северо-восточные палеоазиаты — предки современных чукчей, коряков, ительменов — тоже испытали благотворное влияние «одетых в рыбью кожу». В отличие от эскоалеутов, палеоазиатские племена жили не на морском побережье, а в глубинных, таежных районах, у северных притоков Амура. Их главным занятием была охота на лосей и оленей. Однако по мере распространения у палеоазиатов традиций речного рыболовства они смогли эффективнее осваивать новые территории и около пяти тысяч лет назад заселили Камчатку, а затем южные и центральные районы Чукотки.

Убедительным аргументом в пользу древних контактов северо-восточных палеоазиатов с «рыбьекожими» являются данные лингвистики. В языке живущих на севере Камчатки коряков удалось обнаружить структуры, сближающие его с языком нивхов — коренных жителей Сахалина и низовий Амура. Нивхи, в отличие от остальных, тунгусоязычных народов Приамурья, говорят на языке-изоляте. По мнению лингвистов, это единственный из сохранившихся амурских языков неолитического периода, то есть именно той эпохи, когда далекие предки коряков жили по соседству с «одетыми в рыбью кожу».

Но как бы далеко ни вели на север следы «одетых в рыбью кожу», центром их уникальной культуры оставалась дальневосточная тайга. В I тысячелетии до новой эры — I тысячелетии новой эры здесь произошли важные перемены. В Приамурье наступил железный век. Научившись изготавливать из металла орудия труда, народы Амура начали осваивать земледелие и скотоводство. В южных районах края, несмотря на суровую зиму, собирали хороший урожай проса, пшеницы, сои, риса. На заливных лугах разводили лошадей. А следствием этих перемен стало возникновение в дальневосточной тайге государства. Около полутора тысяч лет назад на среднем Амуре появилась «страна мохэ», а спустя несколько столетий в южном Приамурье возникла могущественная империя чжурчжэней.

Мохэ и чжурчжэни были прямыми потомками неолитического населения края, однако, в отличие от своих предшественников, они говорили уже на языках алтайской семьи, ее тунгусо-маньчжурской ветви. (На тунгусо-маньчжурских языках и сегодня говорит большинство амурских народов.) Распространение в Приамурье новых языков было связано с проникновением сюда переселенцев из Южной Сибири.

Воинственные кочевники забайкальских степей принесли на Дальний Восток новую тактику ведения боя. Главной ударной силой войска мохэ и чжурчжэней стала конница. Среди петроглифов Сакачи-Аляна, относящихся к раннему железному веку, появились изображения всадников в латах, вооруженных длинными копьями. Появились на рисунках и тигры: огромные, полосатые «кошки» грациозно изгибали спины, готовясь к молниеносному прыжку…

В конце I — начале II тысячелетия новой эры «рыбьекожие» дерзнули бросить вызов самой Поднебесной империи. Вот как описывал ситуацию, сложившуюся на Дальнем Востоке около тысячи лет назад, А.П. Окладников: «Чжурчжэни создали своими собственными усилиями цивилизованное и могущественное государство. В их стране было развито земледелие и скотоводство, существовало денежное обращение — отливалась собственная монета, — возникла своя, чжурчжэньская письменность и литература, в том числе историческая. Историки вели при дворе императоров национальные летописи, в которые изо дня в день, из года в год заносились события местной истории и международные дела. В этих летописях рассказывается, в частности, о войне чжурчжэньских императоров с Сунской династией, правившей тогда в Китае. Война эта развертывалась не в пользу гордого сунского двора. По сообщениям самих китайских летописцев, победоносные войска чжурчжэней, ломая сопротивление китайских армий, как тростинку, вторглись в глубь Сунской империи».

Старинные хроники сообщают также, что уже после первых столкновений с чжурчжэнями китайцы согласились выплатить им колоссальную контрибуцию и выдать одного из принцев императорской крови и первого министра заложниками. Китайский правитель не только официально признал суверенитет чжурчжэньской династии Цзинь, но и объявил себя вассалом чжурчжэньского императора. По словам летописцев, «императорский двор Северной Сун помышлял лишь о том, как вымолить мир у цзиньцев».

Так развивались события в XI-XII веках, но уже в начале XIII столетия ситуация в Приамурье резко изменилась. На государство Цзинь обрушилась монгольская конница. Это был ее первый поход за пределы Великой степи. Что заставило Чингисхана нанести удар по государству чжурчжэней? Стремление получить богатую добычу или боязнь оставить у себя в тылу грозного соперника?

Чжурчжэни были разбиты. В руины обратились крепости и многолюдные поселения. В упадок пришли земледелие и скотоводство. Народ фактически прекратил свое существование. Несколькими столетиями позднее в южных районах некогда могущественной империи Цзинь, на территории современной Маньчжурии вновь возродилась государственность. Маньчжурская династия оказалась даже у власти в позднесредневековом Китае, но это был уже во многом другой, отличный от «рыбьекожих» этнос — маньчжуры. Что же касается чжурчжэньских традиций, часть их была безвозвратно утрачена, но многое удалось сохранить там, куда не смогли дойти монгольские воины, — в дебрях приамурской тайги.

Когда обращаешься к изобразительному искусству нанайцев и нивхов, ульчей и удэгейцев, ороков и орочей, поражаешься, как полно сохранились в нем черты древней и средневековой культуры Амура. Чем объяснить эту феноменальную устойчивость традиций? Тем, что на протяжении столетий практически не менялся образ жизни таежных охотников и рыболовов? Или дело здесь в том, что созданная еще в неолите культура «одетых в рыбью кожу» идеально соответствовала природным условиям Приамурья, и главной задачей последующих поколений было ее сохранение в неизменном виде? А может быть, обращение к наследию предков — попытка найти у них защиту от надвигающейся катастрофы, от нависшей над социумом угрозы исчезновения?

Такая угроза действительно существует, и появилась она давно. «Возвращение в тайгу» в результате вторжения в Приамурье Чингисхана обрекало дальневосточные народы на экономическое отставание. В новое время, в новом, изменившемся мире культуру исконных охотников и рыболовов, какой бы поэтичной и мудрой она ни была, неминуемо ожидал прессинг со стороны более сильных соседей. Давление на «одетых в рыбью кожу» постоянно возрастало, особенно со второй половины XIX века, когда вслед за торговцами в приамурскую тайгу с ее уникальной флорой и фауной устремились промышленники из России, Китая, Японии. Этот натиск стал еще более жестким в XX столетии. Вырубались леса, мелели реки, исчезали звери и птицы…

Нетрудно представить себе, как повлияли эти перемены на коренных жителей Приамурья. Культура, сохранявшаяся тысячелетиями, культура, в основе которой лежала гармония человека и природы, стремительно уходила в прошлое. Одним из печальных символов этого процесса стало забвение искусства обработки рыбьей кожи. Цепочка следов, оставленных на песке истории «рыбьекожим народом», кажется, оборвалась навсегда…

«Народ не исчезает, если жива его культура«…
Когда эта статья уже была написана, я узнал, что из Хабаровского края приехал в Москву Евгений Акимов — человек, владеющий секретом обработки рыбьей кожи.

Мы встретились в Музее Востока. Среди многочисленных экспонатов музея есть старинный свадебный халат из Приамурья, созданный в лучших традициях «рыбьекожих». «Это нанайские узоры, — говорит мой собеседник, рассматривая сложную, многофигурную композицию. — Наш орнамент немного другой». Евгений Акимов — ороч. По официальным данным, орочей 915 человек, по оценке Евгения, 600. «Много людей умерло в последние годы, — говорит он. — Работы нет, водка есть». В детстве Акимов много времени проводил с родителями в тайге, подолгу жил в маленькой таежной избушке с дедом и бабушкой. Не знаю, был ли знаком дед Евгения с человеком по имени Дерсу Узала, но в молодости он тоже был в экспедиции у В.К. Арсеньева. «Дед хорошо мастерил лодки, и его взяли в отряд, когда поднимали грузы вверх по Тумнину, на Сихотэ-Алинь», — рассказывает Евгений. От деда он слышал истории о том, как посвящали в охотников орочских юношей: 15-летний подросток должен был в одиночку убить копьем медведя.

Рассказывал дед и о тиграх. Орочи на них не охотились. «Тигр сильнее и хитрее человека, — говорил старик. — Если встретишь его в тайге, уступи дорогу».

Став взрослым, Акимов работал шофером, добывал золото, рубил лес. С начала 1990-х жил с женой и маленькой дочкой на таежной заимке, охотился на лося, изюбра, соболя, ловил рыбу. Это были самые счастливые годы в его жизни.

В прошлом году Акимов организовал в поселке Усть-Орочи мастерскую по изготовлению изделий из рыбьей кожи. Вместе с ним работают жена Наташа и еще две женщины. Кожу сушат, растягивая на досках, мнут, замачивают в особом растворе, замораживают и снова замачивают, сушат, мнут… Процесс трудоемкий, требует много времени, сил, сноровки. Денег же, разумеется, нет даже на зарплату. На вопрос, от кого узнал, как обрабатывать кожу лосося, Евгений отвечает, что в основном разрабатывал технологию сам, поскольку даже самые старые жители поселка мало что помнят… Выставка его работ уже была в Москве в конце прошлого года.

Слушаю неторопливую речь Евгения Акимова, смотрю на его невысокую, крепко сбитую фигуру. Почему он вернулся из тайги в поселок, почему взялся за почти безнадежное дело? «Народ исчезает тогда, когда исчезает его культура, — говорит мастер. — Я хочу, чтобы в наших домах снова были халаты и сумки из рыбьей кожи».

Михаил Бронштейн